Поиски распространителей слухов не возымели успеха и в Минской губернии. Губернатор З.Я. Карнеев в своем донесении от 6 марта 1803 г. признавался, что «совершенного источника открыть было невозможно, ибо некоторые при исследовании показали, что слухи к стеснению их рассеяны были из-за границы проезжающими евреями, другие слышали то от евреев соседственных, особливо Белорусских губерний, а многие и совсем того не слышали»[445]. Впрочем, далее губернатор поспешил заверить Кочубея, что после должного внушения местные евреи «совершенно успокоились»[446]. Принимая своеобразные «правила игры», члены кагала, не выдавая «зачинщиков», делали вид, что они знают все и всем руководят, и тем самым содействовали возникновению мифа о всесилии кагала. При этом они не упустили случая в очередной раз заверить высокое начальство в «благонадежности»: члены витебского кагала поясняли, что порочащие власть слухи потому остались «без уважения, что все евреи твердо удостоверены в правительстве, что оно о благосостоянии их печется вообще так, как о всех верноподданных государю императору»[447], а главы могилевского кагала, по словам губернатора, восприняли учреждение комитета «с чувствами живейшей благодарности»[448].
Одно и то же событие – учреждение Первого еврейского комитета и привлечение к его работе еврейских депутатов – порождало разные слухи у еврейского населения разных губерний и, возможно, у разных групп еврейского населения. Так, выбивается из общего ряда донесение каменец-подольского губернатора А.Г. Розенберга, фиксирующее скорее оптимистические, нежели пессимистические слухи, распространившиеся среди евреев Каменец-Подольска в связи с избранием еврейских депутатов: «Ни в Подольской, ни в Волынской губернии нигде никакие между евреями противные слухи и разглашения не примечены, а, напротив того, видно, что евреи здешние обрадованы вызовом из-между их депутата в столицу и полагают действительно сие для себя полезным»[449].
Очевидно также стремление, общее для всех губернаторов (совпадающее, видимо, в данном случае с целями кагалов), приуменьшить значение слухов и вызванных ими волнений в еврейской среде. Напротив, в письме Ноткина Кочубею 20 января 1803 г. подчеркивались именно масштабы охватившего всех российских евреев «уныния». Возможно, Ноткин пытался таким образом повлиять на министра, рассчитывая, что угроза «еврейского бунта» может понудить власть пойти на некоторые уступки евреям. Нельзя не признать опасной подобную тактику в коммуникации еврейских представителей с властью – ведь равным образом она могла привести и к репрессивным мерам в отношении евреев. Однако, как будет показано далее, эта тактика продолжала использоваться и в дальнейшем.
Примечательно, что депутаты, возможно, не ограничивали свою деятельность рамками комитета. Так, «еврейский депутат Виленской и Гродненской губерний» Гирша Давидович 31 августа 1803 г. подал прошение «на высочайшее имя» через Третий департамент Сената, т. е. действовал подобно еврейским «поверенным» конца XVIII в.[450] Несмотря на то что и в самом прошении, и во всеподданнейшем рапорте Сената Давидович именуется «депутатом»[451], в доверенности, выданной Давидовичу виленским кагалом 13 августа 1803 г., не упоминаются ни депутаты, ни Еврейский комитет. В доверенности, подписанной «Виленского еврейского кагала синдиком» Еремианом Нахимовичем[452], оговаривалось право Давидовича «от имени целого общества Литовско-Виленской губернии по делам кагала, купечества, обывателей и всего еврейского общества в Правительствующий Сенат и прочие присутственные места прошения подавать»[453]. Возможно, Давидович являлся не депутатом, а поверенным, и именование его «депутатом» в документах Сената отражает терминологическую нечеткость в определениях различных форм еврейского представительства. В любом случае, примечательна процедура выборов представителя еврейских общин одновременно двух губерний, значительно отличающаяся от рассмотренной выше ситуации в Минске. Согласно упоминавшейся выше доверенности, виленский кагал, еврейские купцы, обыватели и «целое Литовско-Виленское губернское еврейское общество», т. е. представители высших слоев еврейского общества этих двух губерний, возможно составлявшие аналогичное минскому собрание выборщиков, предоставили Нахимовичу право назначить «одного достойного и верного человека к хождению по делам кагальным, купеческим и целого общества»[454]. Г. Давидович с большой долей вероятности может быть отождествлен с Гиршем Давидовичем из Вильно, подавшим в 1798 г. донос на хасидов, приведший к аресту цадика Шнеура Залмана и его наиболее влиятельных последователей из Вильно. Примечательно, что, используя в своих целях известные тогда опасения правительства, Давидович обвинял хасидов во «вредных для государства поступках» и даже намекал на возможную связь идей хасидизма с французской революцией[455]. Поскольку среди делегировавшего Давидовича еврейского населения Виленской и Гродненской губерний преобладали противники хасидов – миснагиды, то успешное выступление Давидовича против хасидов, наглядно продемонстрировавшее также его способность искусно использовать «язык власти», могло послужить веским доводом в пользу его избрания. Если автор доноса 1798 г. и депутат Давидович – одно и то же лицо, то здесь мы имеем дело с чрезвычайно интересной трансформацией традиционно презираемого еврейским обществом доносчика в уважаемую и значительную фигуру. Отношение к доносчику могло претерпевать изменения под воздействием раскола еврейского общества на хасидов и миснагидов. Доносчик, выражавший интересы одной из сторон, утрачивал свои негативные коннотации и становился своего рода «штадланом».
