– Я не буду из-за этого рисковать нашими жизнями. Ты что-нибудь еще с собой берешь?
– Да, – сказала девушка, пристально глядя на него. – Нужно взять из той комнаты, в коридоре.
– Ну так бери, одевайся, и пошли отсюда.
Она все еще смотрела на него:
– Пойду одеваться. Возьми сам, пожалуйста.
– А что это? Чемодан?
– Нет. Сам увидишь, как только войдешь.
Рульфо вышел в коридор и приблизился к закрытой двери. Рассудил, что она должна вести в еще одну маленькую спальню. Накрыв круглую дверную ручку платком, повернул. Его встретила внезапная темнота. Хотел пройти вперед, но передумал: его остановил какой-то скрежет, словно внутри пряталось животное. Удивившись, он застыл на пороге. Когда глаза привыкли к темноте, ему удалось увидеть убогую постель на полу и другие разбросанные предметы.
Но все внимание его было приковано к тому, что находилось в дальнем углу комнаты.
Оттуда на него был направлен холодный взгляд мальчика.
Несмотря на то что такая троица неизбежно должна была привлечь внимание прохожих, им удалось пройти через квартал никем не замеченными. Впрочем, нельзя было сбрасывать со счетов, что для этой операции была выбрана ночь.
Первым вышел мужчина. Крепкий, невысокого роста, на вид слегка неряшливый, с запущенной черной бородкой и вьющимися волосами, что, впрочем, не лишало его несомненной привлекательности. Рубашка на нем не выглядела подходящим одеянием для холодной ночи конца октября. Но те двое, что вышли вслед за ним, одеты были еще более странно. На девушке с длинными черными волосами, очень юной, была кожаная курточка, мини-юбка, чулки и короткие сапожки до щиколотки, все довольно поношенное. К себе она прижимала некий сверток – несомненно, ребенок в сандаликах, укутанный в черный мужской пиджак.
Они молча прошли через двор. Прохлада недавнего заката смягчала атмосферу, перебивая вонь переполненных мусорных баков и запахи готовки, долетавшие из крошечных квартирок.
– Я родила его совсем молоденькой, почти девочкой. Кто его отец – не знаю.
Поглядывая в зеркало заднего вида, Рульфо различал силуэты Ракель и ее сына. Фары редких машин, порождение и продолжение города, отражались в распахнутых глазах мальчика.
– Он всегда жил со мной. Но я не хотела, чтобы его видели, потому что думала, что… что люди, которые ко мне приходили, могли… обидеть его. И я научила его не покидать комнату…
Рульфо с трудом удавалось следить за дорогой. Он слушал Ракель, а в воображении оживала жуткая картина: ребенок, которому едва исполнилось шесть лет, запертый в мерзкой комнатушке с несколькими пластиковыми солдатиками, расставленными по полу, и двумя квадратными мисочками – с едой и с водой. Это был ужас, от которого дыбом встают волосы, это как убедиться в том, что ад существует. И хотя газеты и телепередачи почти ежедневно поставляли подобные новости, он осознал, что это несоизмеримые вещи – видеть все это, имея в качестве защиты листы бумаги или экран телевизора, и встретиться лицом к лицу, в реальности твоего города.
– Только Патрисио знал о нем и заставлял меня подчиняться, угрожая отыграться на нем… Сегодня он решил забрать его, но я не позволила. Сын – единственное, что заставляет меня жить. Единственная причина. Я убью себя, если он не сможет быть подле меня, клянусь. И никому не позволю отнять его у меня. Клянусь тебе.
И тут до него дошло. Голос девушки не слишком отличался от того, который он слышал раньше, но ее речь стала другой. Она выражала свои мысли свободнее – как будто внезапно расширился ее словарный запас. А в тоне звучала необычная твердость. Казалось, что она стала сильнее и не была уже такой покорной, как прежде.
Квартира его по-прежнему представляла собой свалку. Извинившись, он стал подбирать вещи, а Ракель молча, но деловито принялась помогать. Потом Рульфо отправился на кухню и приготовил легкий ужин – омлет и салат. Накрывая на стол, он вдруг заметил, что мать и сын по-прежнему сидят там, где он их оставил, обнявшись, ничего не говоря. Ей было не во что переодеться, так что Рульфо пришлось выдать ей свой махровый халат. На мальчике была грязная пижама красного цвета, а в руке он сжимал привезенных с собой пластмассовых солдатиков.
– Ну, не знаю, как вы, а я-то точно проголодался, – заявил Рульфо.
Ему доставляло удовольствие ужинать вместе с ними – все трое за одним столом. Он наблюдал за ребенком. Тот ел руками, деловито и аккуратно, не поднимая глаз. У него были светлые, кое-как подстриженные волосы, хотя на вид чистые. Его большие и выразительные синие глаза и тонко очерченные розовые губы явно достались ему не от Ракели. По-своему он был очень красив, но бросалось в глаза, что он был похож на отца, кем бы тот ни был. И было еще кое-что. После того как она рассказала о вынужденно жутком образе жизни сына, Рульфо ожидал увидеть в нем пустоту, притушенный темперамент печального барашка. Однако его лицо и жесты выдавали скрытную, но несомненную личность, некое достоинство, которое просто поразило Рульфо. Трогательные детские черты не умаляли присущей ему значительности, почти величавости, которая не исчезла даже тогда, когда мальчик, подобрав с тарелки куски омлета, наклонился и быстрыми движениями языка облизал ее.
Ребенок поднял голову и встретился глазами с Рульфо. На мгновенье Рульфо отвел взгляд, но понял, что мальчик все еще на него смотрит. Мужчина улыбнулся ему, но напрасно: серьезность детских губ была непоколебима. В выражении лица мальчика не было и намека на застенчивость или боязливость, – скорее, оно несло на себе печать неизбывного одиночества и немалых страданий. У Рульфо комок встал в горле, когда он подумал о той жизни, что сформировала подобный взгляд. Тут он понял, что до сих пор не знает его имени. И спросил у Ракели.
– Ласло, – ответила она, слегка поколебавшись.
Закрыв дверь не только на замок, но и на цепочку, а также придвинув к двери комод (возможность визита незваных гостей, как прошлой ночью, исключить было нельзя), Рульфо предложил девушке лечь вместе с сыном на кровать, прибавив, что сам он прекрасно устроится на диване. Но та отказалась:
– Он не может спать ни с кем, не привык. Ему будет лучше на диване.
Так и решили. Но все же Рульфо не хотелось оставлять мальчика в столовой одного. Он достал простыни, снял с дивана подушки и соорудил из них небольшую импровизированную постель рядом со своей кроватью. Мальчик дождался, пока его ложе будет готово, а потом устроился там, не выпуская из рук солдатиков. И сразу же заснул. Когда Ракель вернулась из ванной и легла в кровать, Рульфо погасил свет.
Тишина расширилась в потемках, словно зрачок.
Ему нужно было столько ей рассказать: о странной девочке, о театре, об угрозах и сообщении о той встрече, на которой они должны быть оба (хотя он не знал пока, ни когда, ни где она состоится), но почувствовал, что сейчас совсем не подходящий для таких разговоров момент. Тем не менее очень скоро он понял, что не может спать. Рядом с ней это было невозможно. Хотя он ее не касался, однако чувствовал рядом с собой, слышал, как она дышит, ощущал жар этого великолепного тела. На секунду он спросил себя, хорошо ли то, что он собирался делать, ведь рядом ребенок, да и захочет ли она. Но поддался порыву. Протянул руку к коже, покрову тела, которое лежало в нескольких сантиметрах от него, – руку, дрожащую, словно вопрос.
