Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
Гости разъехались поздно вечером. Проводив их, он записал в дневнике:
«Читал им свою пиэссу “С. Креч.” — успех. Шумский просит ее себе на бенефис».
Всё лето 1855 года читки в его доме устраивались чуть ли не каждую неделю, и всякий раз — успех, успех, успех.
В начале августа Александр Васильевич во второй раз отдал свою пьесу на рассмотрение цензуры.
«Свидание с цензором в 3-м отделении, — записал он в дневнике. — Высокий человек, худощавый — наружностью походит на правителя дел у какого-нибудь большого барина. Говорит мягко и решает без апелляции, не допускает никакой тривиальности и потребовал, чтобы многое было переменено, а то, говорит, “мы положим крестик — так и дело с концом”».
Красных крестиков он уже боялся, но изменять ничего не стал. Пригрозил цензору, что обратится к министру двора или к самому государю. Но этого не потребовалось. Угроза подействовала. 16 августа 1855 года с пьесы сняли запрет.
«Весьма рад и в духе», — коротко отметил он в дневнике.
В конце августа того же года в 114-м номере «Московских ведомостей» появилась заметка журналиста Плещеева, присутствовавшего на одной из читок «Кречинского». Это было первое упоминание в печати о пьесе Сухово-Кобылина. Потом их будет много: пространные статьи, восторженные отзывы и площадные ругательства, критические размышления и измышления, большинство которых он никогда не читал. Но эту заметку он прочел и сохранил газету в своем архиве.
«Недавно мы имели удовольствие, — писал Плещеев, — слушать чтение одной комедии, написанной г. Сухово-Кобылиным, и были приятно поражены ее достоинствами. Поздравляем нашу литературу с замечательным приобретением; характеры в комедии очерчены ярко и рельефно, интрига весьма занимательна, хотя автор нисколько не думал прибегать к тем дюжинным эффектам для поддержания интереса, которых так много в любой французской пьесе, — напротив, всё действие вытекает из самого характера действующих лиц просто и естественно; если прибавить к этому неподдельный живой юмор, присутствие которого обнаруживается на каждом шагу неудержимым хохотом слушателей, то нельзя не согласиться, что трудно было ожидать столь зрелого и обдуманного произведения от автора, в первый раз решившегося пробовать силы на литературном поприще».
В последний день августа Александр Васильевич представил «Свадьбу Кречинского» в дирекцию Императорских театров с заявлением на поспектакльную оплату.
На 28 ноября 1855 года была назначена премьера в Малом театре.
Директор Императорских театров обеих столиц Александр Михайлович Гедеонов ждал этой премьеры с особым волнением, с каким ждут на финише бегов темную лошадку, зажимая в руке заветный билет. Он слишком многое поставил на «Свадьбу Кречинского»: свою репутацию, честь и должность. Коммерческое чутье подсказывало ему, что публика Москвы и Петербурга оплатит золотом каждую реплику, каждое слово этой комедии. Но в чей карман потекут деньги? Неизвестного автора, выскочки, барина, вздумавшего занять себя на досуге драматическими сочинениями? Думать об этом Александру Михайловичу было грустно. Ему не раз приходилось брать с актеров взятки за распределение ролей, но это было просто и безопасно. Мошенничество требовало иных талантов, а главное — риска.
И он рискнул. Заявление о поспектакльной оплате давало автору право на получение трети кассовых сборов со всех постановок пьесы в течение двадцати лет. Перед самой премьерой Александр Михайлович Гедеонов собственноручно сжег это заявление и задним числом, от 2 сентября 1855 года, составил постановление, гласившее, что пьеса передана автором в контору театров на условиях бенефисной оплаты. Это означало, что сразу же после выплаты гонорара за первую постановку пьеса переходила в собственность Императорских театров. Гедеонов знал, что без соответствующего заявления автора постановление не будет иметь силы. Но был один — впрочем, довольно отчаянный — ход: подписать постановление у министра двора графа Владимира Федоровича Адлерберга, под контролем которого находились Императорские театры. Разумеется, его надо было ввести в заблуждение, обмануть, сделать невольным соучастником подлога. Это было опасно — грозило скандалом, потерей должности, расстройством всех дел. Но могло и проскочить. И тогда никакой суд не осмелился бы опровергать законность документа за подписью Адлерберга. Такая игра вполне устраивала Александра Михайловича. Граф Адлерберг был хорошо знаком с Сухово-Кобылиным, знал о его огромном состоянии и потому не нашел ничего сомнительного в том, что богатый барин продает свою пьесу в собственность театров, не требуя за нее постоянного авторского гонорара — процентов со сборов. Гедеонов легко убедил графа в том, что у него имеется согласие Сухово-Кобылина на бенефисную оплату и что формальные обстоятельства и чрезвычайная спешность дела требуют министерской подписи на постановлении. Адлерберг подписал бумагу.
Несколько месяцев спустя, когда Александр Васильевич узнал во всех подробностях о мошенничестве Гедеонова, им овладел такой же приступ неудержимой ярости, какой он уже испытал однажды в кабинете обер-прокурора Лебедева.
Мошенники, мошенники… Они были неотступными демонами его странной судьбы. Они грабили, разоряли и обирали его с таким же изяществом, с каким он «возводил в перл создания» своих бессмертных мошенников, томимых жаждой богатства…
Протиснувшись сквозь толпу актеров, с утра до вечера осаждавших двери петербургского кабинета Гедеонова, он ворвался в этот просторный и роскошно обставленный кабинет, сделал несколько шагов к столу и с размаха метнул свою трость с позолоченным набалдашником в голубую китайскую вазу, красовавшуюся на высокой подставке за плечом Александра Михайловича. Осколки разлетелись в разные стороны.
— Господин высочайший директор! Я изумлен! Ваше мошенничество исполнено великолепно!! Я хотел бы знать: как удалось вам втянуть в это дело министра двора?
— Я налгал Адлербергу, — с мирной, почти приветливой улыбкой ответил Гедеонов, глядя в глаза Александру Васильевичу. — И что же ты теперь собираешься делать, а? Крушить мои вазы? Так я сейчас кликну кого-нибудь…
— Что?! Что я собираюсь делать?.. А вот что!! Сухово-Кобылин быстро перегнулся через стол,
крепко ухватил Гедеонова за шиворот и выдернул из кресла. Не отпуская притихшего директора, держа его почти на весу, пронес его через всю приемную, выволок на улицу и затолкал в свою карету. Через полчаса они были у Адлерберга.
— Граф! — восклицал Александр Васильевич. — Сейчас вот эта шельма, — он приподнял Гедеонова за воротник и придвинул к его лицу кулак, — признается в своем мошенничестве и в вашем присутствии попросит у меня прощения! Ну!
— Я… я… ваше сиятельство, я… должен вам сказать, что имел неосторожность… ох, черт!., то есть я имел наглость уничтожить заявление господина Кобылина о поспектакльной оплате его пьесы и задним числом составил это… то есть то самое постановление, которое обманом склонил вас подписать, в чем теперь глубоко раскаиваюсь… и приношу извинение…
— Еще! Еще раз! Всё сначала!
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
