– Они точно все мертвые?
– Так ты же смотрела, – удивился Криспин.
Я не стала ему объяснять, что не смогла толком проверить все гнезда. Мне просто хотелось уйти от запаха железа, от вырванных перьев в воздухе и вони старой лисы. Теперь я начала сочинять, что одна курица все еще жива, что она забилась в сарай, распушившись от страха, или ползает по курятнику с надкушенным горлом.
– Увижу лису – застрелю, – сказал Криспин.
– Теперь-то зачем, кур больше не осталось.
– Нет, но ради мести. Не надо недооценивать месть, Руби. Она часто бывает самым верным выбором.
Я подумала о доске, бьющей Мика по голове, о восторге и страхе, пришедших потом, о тошном чувстве вины, и поняла, что все не так просто, как говорит Криспин.
Мы прошли еще немного, Криспин все высматривал на горизонте лису.
– Думаю, она знает, что мы вышли по ее душу, – наконец сказал он.
Холод сочился сквозь щель под воротник моего пальто, и я хотела только одного – вернуться домой прямо сейчас, даже если у меня не нашлось бы вестей о выживших курах, чтобы подбодрить Элизабет. Потом я что-то увидела краем глаза, какую-то темную тень на белом. Уже сгущались ранние сумерки, и снег местами казался почти голубым. Движения неизвестного существа преувеличивала большая синяя тень, которую оно отбрасывало на снег. Огромный смутный силуэт качался и дергался.
– Смотри, – прошептала я.
Криспин медленно повернул голову, и его серебряные глаза сощурились, напомнив мне пули.
– Кролик, – прошептал он в ответ. – Умница, умница Руби. Теперь стой очень тихо и неподвижно, не сделай ничего, чтобы его спугнуть. Он будет первым, кого ты убьешь. Я тебе покажу как.
Я медленно подняла ружье к плечу. Внизу шаркали по снегу, чтобы не поднимать шума, сапоги Криспина: он подобрался ко мне поближе сзади. Я чувствовала его дыхание на шее; оно уже остывало, пока долетало до моей кожи.
– Так, держи ровнее. – Теперь он дышал мне в ухо. – Ровно, ровно. Не пытайся полагаться на глаза, полагайся на чутье.
Я сосредоточилась на темном пятнышке и, против моей воли, ощутила волнение, от которого у меня по коже побежали мурашки; потом я себя за это ругала.
– Почувствуй пулю, Руби, и нажми на курок. Почувствуй, как она войдет кролику в голову.
Криспин шептал мне в ухо, его голос отдавался в пустоте, как будто он говорил в пещере. Я нажала, и все погрузилось во тьму, а потом мир качнулся, накренился и выправился.
– Молодец, умница! – выкрикнул Криспин.
Я опустила ружье, оно зашипело и выдохнуло в воздух облачко пара. Я всмотрелась в тени. Теперь они были неподвижны, и от них веяло смертью, которая тяжело на меня навалилась.
– Так, иди, подбери кролика, отнесем его домой. Он окажется на тарелке, моргнуть не успеешь. Из тебя вышла лучшая ученица, чем я думал. Очень неплохо для начала. Я тобой доволен.
У меня что-то странное творилось с ногами, когда я пошла: словно на мне были полозья от деревянной лошадки-качалки, из-за которых меня шатало взад-вперед. «Убийца», прошептало что-то в сумраке рядом со мной. Я остановилась, прижала ладони к лицу, повернула голову и заставила себя посмотреть на темный холмик тушки, лежавшей на боку.
– Давай, – сказал Криспин. – Чего ты ждешь?
Вблизи я увидела уши кролика – они были прижаты к затылку и спине. Из-за этого казалось, что в какой-то момент он понял, что с ним происходит. Крови видно не было. Я стояла, смотрела на него, опустив голову, и день словно померк в одну секунду.
– Странно как! – крикнула я.
– Что?
Криспин начинал терять терпение, он ссутулился от холода и хлопал в ладоши, облаченные в серые вязаные перчатки.
Я медленно опустилась на колени.
– Вот ты жив, а потом раз – и умер.
– Ты о чем?
В его голосе зазвучало раздражение.
– Куда он ушел? – Я чувствовала, как к моим глазам подступают слезы. – Что вообще происходит?
– Никуда, конечно, глупая ты девица. Просто набор биологических функций одновременно прекратил работать. Мы о всяком таком разговаривали с отцом. Так, хорош сопли жевать.
Я склонилась вперед, закрыла глаза и сомкнула руки, подумав, что надо хотя бы прочесть молитву.
– Твою мать, Руби. Не сиди в снегу. А то я уже задумываюсь, нужна ты мне вообще в ученицах. Ты дурная совсем. Что с тобой такое?
– Не знаю, – прошептала я.
Я снова открыла глаза, и то, что я увидела, словно приковало меня к месту.
– Ну давай, соберись тогда, – сказал Криспин. – Я думал, ты обрадуешься: первая добыча. Ты должна принести кролика домой, потому что он первый, кого ты убила. Если бы ты так не психовала, я бы тебя еще и кровью помазал, будь у меня возможность. Не тяни. И не забудь ружье.
И Криспин направился обратно к дому.
Когда он превратился в черную точку вдали, я склонилась над кроликом.
– Прости, – прошептала я и нагнулась, чтобы поднять его за уши.
В сухих папоротниках и кустах рядом со мной что-то зашуршало, и я застыла с протянутой к тушке рукой.
– Кто там?
По звуку казалось, что там нечто крупнее кролика. Возможно, лиса.
– Сматывайся, пока можешь, – с нажимом прошептала я. – Криспин хочет отомстить. Он не понимает, что это просто в твоей природе.
Снова зашуршало, на слух даже крупнее лисы. Я упала на колени, отодвинула в сторону окостеневший на морозе папоротник, ломавшийся у меня под рукой.
– Кто там? – опять спросила я, хотя уже знала ответ, ведь разве я не уловила движение бледной маленькой щеки в кустах, разве не увидела его краем глаза, как кролика?
– Я думала, ты ушел и насовсем меня бросил. – Я села в снег.
Я все время был неподалеку. Не хотел подходить ближе. Семья в доме – они нехорошие, я это потом понял. Они плохие, поэтому я решил держаться подальше.
– Они мне не семья. Ты меня опять завел не туда. Вечно ты так. – Я села на пятки. – Чего не выходишь? Я по тебе вообще-то скучала. Ты мне так…
Я повыбирала слово и отбросила «дорог».
– …знаком.
Почему не сказала «дорог»?
Я невольно улыбнулась.
– Хорошо, дорог.
Зашелестели ветки, Тень выбрался из подлеска и пошел ко мне. Он был еще отчетливее, чем в прошлый раз, когда я его видела. Я заметила темный блеск на его нижней губе и на этот раз точно увидела, что это грязь. Густая и липкая посередине губ, засохшая коркой по краям. Кожа его казалась в зимних сумерках почти фиолетовой. Обут он был в сапоги до середины икры, которые я оставила в норе. Он надел их задом наперед, так что носки указывали ему за спину. Ясно было, что он не привык к обуви.
