– Мои вещи. Я собиралась вернуться и найти их. Я тут ношу, что дали.
Поздно. Их все растащили. Мне повезло, что сапоги достались. Все разбросано по ветру, и лис, которого вы искали, носит твой клетчатый шарф. Думает, он теперь красавчик, заважничал.
– Ох, какую ерунду ты иногда несешь.
Да, знаю.
На мгновение мы замолчали, и вступил ветер, взметнувший снег.
Тень подвинулся ближе.
Что это?
– Я только что его убила. Это кролик. Не надо было мне этого делать.
Я снова уронила лицо в ладони, от холода у меня защипало веки.
Это не кролик, это заяц.
Я подняла голову.
– Заяц? Нет, кролик.
Уж я-то знаю разницу между зайцем и кроликом, и это заяц, точно говорю. Тебе есть из-за чего переживать, говорят, это к большому несчастью. Тебе надо вернуться домой, в лес.
– Нет, не вернусь. Ты так говоришь просто потому, что хочешь, чтобы я вернулась. Мне здесь нравится. Мы делаем что хотим – никаких мам и пап.
Я встала.
– Я иду обратно. Ты можешь жить, как пожелаешь.
Нет. Я понял, что тебе надо домой.
Голос разнесся над лугом, когда я подняла зайца, взяв его за уши. Вся кровь была под ним, теперь я это увидела. В сумерки на снегу она казалась черной. Я качнула тушкой, – она оказалась тяжелее, чем я думала, – и пошла обратно к дому, сунув ружье под мышку. Уши у меня в руке скользили, словно тело хотело вырваться и рвануть по полям к лесу.
Тебе нужно вернуться домой.
– Оставь меня в покое! – крикнула я через плечо.
Его зов становился все тише и тише, пока не превратился в дуновение ветра, а передо мной не засияли огни дома.
Элизабет взяла мертвое существо на руки, как младенца.
– Это заяц, – сказала я.
– Да, я знаю. Он сулит несчастье, Руби. – Она взглянула на меня с искаженным от тревоги лицом. – Я не могу оставить его в доме.
Элизабет подняла раму кухонного окна и выбросила тело зайца наружу, в темноту. В полете оно, казалось, на мгновение ожило, словно выпрыгнуло в открытое окно, но потом раздался глухой удар, когда оно приземлилось возле дома. Позднее мне показалось, что я видела, как лис, рыскавший под кухонным окном, унес зайца в зубах, и капли крови падали на мой шарф.
Ночью я вроде бы слышала его, на этот раз с ним пришел мертвый заяц, они кричали, бормотали, как безумные, сливаясь в общий хор. Они прервали мой кошмар – мне снился Мик. Он стоял под окном, наблюдая за мной, и в руке у него было оружие. Во сне я не могла разобрать какое, но оно напоминало какую-то дубинку. Я кралась по коридору, пока не дошла до двери в комнату Тома.
– Том. – Я тихонько постучала. – Том, мне страшно.
– Так заходи.
Голос у него был сонный.
Я на цыпочках вошла, внезапно осознав, что футболка, в которой я сплю, едва доходит мне до бедра.
Когда я открыла дверь, Том пихнул подушку на середину кровати.
– Страшный сон?
– Вроде того.
– Залезай на ту сторону, – сказал он. – И ничего не бойся.
Он повернулся ко мне спиной.
– Что тебе снилось?
– Помнишь ловца детей из «Пиф-паф, ой-ой-ой»?
– Да.
– Я его боялась до ужаса. Он как-то так двигался…
Как же я его ненавидела, его смешную танцующую походку, которой он всегда шел к камере, а не от нее.
– Но мы, наверное, уже слишком большие для ловца детей – ну, ты почти уже.
– Для него не бывает слишком больших.
Том снова говорил сонным голосом.
– Мик и Барбара – ловцы детей.
Голос Тома уплывал в сон.
– Они везде.
С тех пор, когда мне снились страшные сны, мы спали рядом; между нами лежала подушка, Том поворачивался ко мне спиной. Иногда я пыталась представить, какое у него лицо, когда он спит. Мне казалось, что красивое.
36
Холод
13 декабря 1983Дрова кончились. Мы втроем сидели перед камином, глядя в его черный от сажи провал. Три дыхания на холоде собирались в облачко. Меня отчаянно трясло, и я застегнула шубу.
– Надо собрать хвороста. Здесь где-нибудь есть ясень? Он горит ярче всего, и его можно жечь даже зеленым. Пойдем поищем в том леске, у озера.
– Нет, – сказала Элизабет. – Туда ходить нельзя.
– Почему?
– Опасно. Там старые шахты. Силки на зверя. Много всего.
Меня опять затрясло.
– Так поищем еще где-нибудь. Я не собираюсь тут сидеть и замерзать насмерть. Идете?
Ответа не было.
– Вы двое с каждым днем все хуже. Честно, не понимаю, что с вами такое. Вы что, выжить не хотите?
Я вышла, хлопнув дверью, и двинулась по снегу.
Снаружи стояла сплошная мерцающая белизна. Даже небо было плотного серо-белого цвета, обещавшего новый снегопад. Цвета гусиного крыла. В тишине я слышала, как шумит у меня в ушах. Я взглянула на строй деревьев вдали. Одной мне в эту тихую тьму идти не хотелось. Надо придумать что-то еще. Я пошла вперед, глубоко засунув руки в карманы шубы. Передо мной, как тропинка, лежали глубокие следы. Я остановилась и поставила ногу в отпечаток. Нога, оставившая его, была куда больше моей. Тяжело выдохнув облако пара, я стала думать, как поступить, когда тишину нарушил металлический скрежет и скрип, как будто что-то волочили. Из теплицы вышел, что-то таща за собой, мужчина в черном пальто. Я хотела бежать, но споткнулась, снег связал мне ноги, я окунулась руками в холод и упала на колени.
– Эй! – крикнул он. – Эй, ты! Ты из ребят, что живут в коммуне?
Я встала, отряхнула снег с рук и взглянула на него.
– Черт, – произнес он и сжал кулаки.
Я видела, какие голубые у него глаза и как набрякла под ними обвисшая кожа. Вокруг его глаз красовались морщины, похожие на косые крестики, нарисованные ребенком.
– Черт, – повторил он. – Как тебя зовут, ты кто?
Я снова отвернулась.
– Нет, нет, – сказал он, – все хорошо.
Он разжал кулаки и поднял руки.
– Не бойся. Я просто приехал взглянуть на растения в теплице. Волновался из-за снега. Не уходи. Как тебя зовут?
Тут я вспомнила, как Том и Элизабет рассказывали мне про мистера Зеленая Машина. Друга их родителей. Того, который собирался дать им долю от выручки. Я увидела, что он тащил – обогреватель, провод которого лежал грязными витками на белой земле.
