При сем не могу не признаться, что если бы не было здесь англичанина и француза, то по кратковременном нашем пребывании в Тайо-Гое оставил бы я нукагивцев с лучшими мыслями об их нравах. В обращении своем с нами оказывали они всегда добросердечие. При мне были столько честны, что отдавали нам каждый раз кокосовые орехи прежде получения за оные по условию кусков железа. К рубке дров и налитию бочек водою предлагали всегда свои услуги. Сопряженная с трудною работою таковая их нам помощь была действительно немаловажна. Общее всем островитянам сего океана воровство примечали мы редко. Они казались всегда довольными и веселыми. Открытые черты лица их изображали добродушие.
В продолжение десятидневного нашего здесь пребывания не имели мы ни единожды нужды выпалить по ним из ружья, заряженного пулей или дробью. Бесспорно, что тихое и спокойное их поведение могло происходить от боязни нашего оружия и от сильного желания получить от нас какую-либо выгоду. Но какое право имею я испытанные нами добрые поступки их относить к худым источникам, заключая то из мнимых побудительных причин, и еще о таком народе, о котором многие путешественники отзываются с похвалой? Все сие налагало на меня долг почитать сих диких простосердечными и добродушными людьми, но по нижеследующим причинам должен был я переменить о них свое мнение.
Англичанин и француз, обращавшиеся с ними многие годы, согласно утверждали, что нукагивцы имеют жестокие обычаи, что веселый нрав их и лицо, изъявляющие добродушие не соответствуют ни мало действительным их свойствам, что один страх наказания и надежда на получение выгод удерживают их страсти, которые, впрочем, свирепы и необузданны. Европейцы сии, как очевидные тому свидетели, рассказывали нам со всеми подробностями, с каким остервенением нападают они во время войны на свою добычу, с какой поспешностью отделяют от трупа голову, с какой жадностью высасывают кровь из черепа и совершают, наконец мерзкий свой пир. Во время голода убивает муж жену свою, отец – детей, взрослый сын – престарелых своих родителей, пекут и жарят их мясо и пожирают с чувствованием великого удовольствия. Даже и самые нукагивки, во взорах коих пламенеет сладострастие, даже и они приемлют участие в сих ужасных пиршествах, когда имеют к тому позволение!
Долго не хотел я тому верить, все желал еще сомневаться в истине сих рассказов. Но, во-первых, известия сии единообразно сообщены нам от двух, несогласных между собою и разных земель, иностранцев, которые долго между ними живут и всему были не только очевидны, но даже участники. Француз особливо сам признавался, что он всякий раз жертвенные свои добычи променивал на свиней; во-вторых, рассказы их согласовывались с теми признаками, которые сами мы во время краткого пребывания своего приметить могли, ибо нукагивцы ежедневно предлагали нам в мену человечьи головы, также оружия, украшенные человеческими волосами, и домашнюю посуду, убранную людскими костями; сверх сего движениями и знаками часто изъявляли нам, что человеческое мясо почитают они вкуснейшим яством. Все сии обстоятельства совокупно уверили нас в такой истине, в которой желали бы мы лучше сомневаться, а именно, что нукагивцы суть такие же людоеды, как новозеландцы и жители островов Сандвичевых.
Итак, можно ли их оправдывать? Можно ли с Форстером утверждать, что островитяне Южного океана суть народ добродушный? Одна только боязнь удерживает их убивать и пожирать приходящих к ним мореходцев. К вышесказанным нами доказательствам мы можем еще прибавить следующее. За несколько лет назад приставал в порте Анны-Марии американский купеческий корабль. Начальник оного Кваккер послал на берег несколько своих матросов без всякого оружия. Островитяне, едва только приметили их в беззащитном состоянии, вдруг собрались и хотели побить и утащить в горы.
С великою трудностью удалось англичанину Робертсу, при помощи короля, коему представил он вероломство поступка, могущего навлечь на остров худые последствия, исторгнуть американцев из рук сих людоедов. Другое доказательство, что природа отказала сим диким во всяком чувствовании человеколюбия, собственно до нас касается: во всю бытность нашу в заливе Тайо-Гое не только не подавали мы повода к какому-либо негодованию, но, напротив того, всевозможно старались делать им все доброе, дабы внушить хорошее о себе мнение и возбудить если не благодарность, то, по крайней мере, благорасположение, однако, ничего не подействовало.
При выходе кораблей наших из залива, разнесся между нукагивцами слух, что один из них разбился. Сие, конечно, произошло оттого, что мы принуждены были стать на якорь весьма близко берега, как то в седьмой главе упомянуто. Менее нежели в два часа собралось множество островитян на берегу против самого корабля, вооруженных своими дубинами, топорами и пиками. Никогда не показывались они прежде в таком воинственном виде. Итак, какое долженствовало быть их притом намерение? Верно, не другое, как грабеж и убийство. Прибывший в то время на корабль француз подтвердил то действительно и уведомил нас о возмущении и злонамерении жителей всей долины.
Из сего описания нукагивцев, которое покажется, может быть, невероятным, но в самом деле основано на совершенной справедливости, каждый удостоверится, что они не знают ни законов, ни правил общежития и, будучи чужды всякого понятия о нравственности, стремятся к одному только удовлетворению своих телесных потребностей. Они не имеют ни малейших следов добрых наклонностей и, без сомнения, не людьми, но паче заслуживают быть называемы дикими животными. Хотя в описаниях путешествий капитана Кука и выхваляются жители островов Товарищества, Дружественных и Сандвичевых, хотя Форстер и жарко защищает их против всякого жесткого названия, однако, я (не утверждая, впрочем, чтобы они вовсе не имели никаких хороших качеств) не могу иного о них быть мнения, как причисляя их к тому классу, к какому господин Флерье причисляет людоедов, каковыми почитаю я всех островитян[48].
Надобно представить себе только тех островитян, о коих доказано уже, что они точные людоеды, например: новозеландцев, жестоких жителей островов Фиджи, Навигаторских, Мендозовых, Вашингтоновых, Новой Каледонии, Гебридских, Соломоновых, Лузиады и Сандвичевых; добрая слава о жителях островов Дружественных со времен происшествия, случившегося с капитаном Блейем и в бытность на оных адмирала Дантре-Касто, также весьма много помрачилась: и нельзя уже в том ни мало сомневаться, что сии островитяне одинакого свойства и вкуса со своими соседями, населяющими острова Фиджи и Навигаторские.
Одних только жителей островов Товарищества не подозревают еще, чтобы они были людоеды. Одних их только признают вообще кроткими, неиспорченными и человеколюбивыми из всех островитян Великого океана. Они-то наиболее возбудили новых философов с восторгом проповедывать о блаженстве человеческого рода в естественном его состоянии. Но и на сих островах мать с непонятным хладнокровием умерщвляет новорожденное дитя свое для того, чтобы любостраствовать опять беспрепятственно. Да и самые сообщества ареоев, защищаемых Форстером с великим красноречием, не состоят ли из предавшихся любострастию, из коих каждый может быть назван отцеубийцем? Для таковых людей переход к людоедству нетруден. Может быть, чрезвычайное плодородие островов их есть доныне одною причиною, что они не сделались еще ниже других животных?[49]
