Мальвина, — сказала она за две недели до того, как отправиться обратно в больницу, человек, который не может сам дышать, больше не может жить. Ты понимаешь?
Я понимала, хотя искренне надеялась, что она сможет и дальше дышать сама и снова поздоровеет, еще один только раз, как в другие разы, когда ей приходилось ложиться в больницу, когда ей удалили левую грудь, а потом правую, накачивали лекарствами, а потом отправляли домой, всю в шрамах и ставшую еще немножко меньше.
В этот раз я больше не вернусь домой, — сказала она.
Я как раз устроилась в ногах ее больничной койки, ей нравилось, когда я так сидела рядом с ней, как будто мы вместе плывем в маленькой лодке по озеру, и вода отливает серебром. Она отчетливо видела озеро, гладкую поверхность воды, мелкий песок на дне и рыб, мелькающих под нами и исчезающих среди длинных мохнатых водорослей. Все это она могла видеть не закрывая глаз, так видишь только в детстве, когда мир представляется полным неожиданностей, а фантазии становятся почти явью. Меня это беспокоило, потому что бабушка начала видеть озеро с открытыми глазами всего несколько дней назад. До того все было по-другому, это была просто игра, а теперь я знала, что скоро она уйдет далеко-далеко и поплывет в нашей лодке одна, пока я сижу здесь и прислушиваюсь, не раздастся ли ее голос.
На этот раз тебе придется оставить меня здесь, — сказала она.
Я, конечно, слышать такого не хотела и почувствовала, что плачу, и ничего не могла с собой поделать, слезы просто капали из глаз, оставляя темные пятна на белой простыне, я беспокоилась за бабушку все больше, потому что поняла — она хоть и видела озеро очень отчетливо, но моих слез не замечала, ее взгляд проходил сквозь меня, как очень острое лезвие.
Обещай мне кое-что, — сказала она, обещай мне, что ты не оставишь дедушку одного.
Ее иссохшая грудь быстро поднималась и опускалась, так утомил ее этот разговор, она ощупью поискала мою руку на одеяле.
Я знала, что она имела в виду. Она имела в виду, что мне нельзя ни о чем говорить, что никто не должен узнать о том, что на самом деле часто происходило по пятницам в квартире дедушки.
Мальвина, — сказала она, обещай мне.
Я знала, что она не сможет умереть спокойно, если я этого не сделаю, поэтому я пообещала, и ее взгляд смягчился, остался со мной, не уходя к воде озера, которое простиралось за моей спиной до самого горизонта.
Той ночью она умерла. Мне снилось, что мы вместе плывем на лодке, я размеренно гребу, как будто никогда ничем другим не занималась, а бабушка, сидя впереди, наклонилась и опустила пальцы в воду.
Разбуди меня, когда мы приплывем, — сказала она.
* * * *
Мама Лиззи всегда говорит, что нужно стараться, чтобы в твоей жизни все, что ты предпринимаешь, заканчивалось хорошо. Тут можно много чего сделать. Надо принимать решения, говорит она, и иметь достаточно смелости, чтобы пробовать что-то новое, не убегать и не прятаться от опасности, стойко переносить неудачи.
А главное — не надо слушать глупых советов, при этом она криво улыбается, это означает, что всегда нужно делать то, что хочется тебе самой.
Я не собираюсь долго здесь оставаться, велосипед я не запираю, просто прислоняю к контейнеру для стекла. Фрау Бичек сидит на скамейке, но у меня нет желания разговаривать, я притворяюсь, будто не замечаю ее, даже Братко, который с недавних пор хочет со мной подружиться, обхожу стороной. Он спешит по лестнице вверх за мной, и я удивляюсь, как много шума издают кошачьи лапы, бегущие по каменным ступенькам. Топ, топ, топ. Такой уж Братко кот, изящным его не назовешь. Он пытается проскользнуть к двери дедушкиной квартиры и попадает мне прямо под ноги.
Глупый кот, — ругаюсь я, пока он, возмущенно шипя, скатывается вниз по лестнице.
Стоя перед дверью, я несколько раз глубоко вдыхаю. Я долго раздумывала вчера, пока родители меня отчитывали за ночь, проведенную на вилле. Они, конечно, не поверили, что я была у Анны в постели, и очень на меня рассердились. Но мне вообще-то было все равно, что они там рассказывали про мое воспитание. Я думала о гораздо более важных вещах. Про дедушку, бабушку и себя. И про то, что Муха все равно скоро все узнает, если мы будем часто видеться, а моя интуиция говорит, что будем. Я хочу видеть Муху как можно чаще, об этом я тоже размышляла. Что для меня значит ночь с Мухой, и сильно ли мне страшно от того, что она для меня кое-что значит. Вдруг я ощутила, что мне есть что терять, мне не все равно, что со мной происходит, как будто Муха проткнул иголкой мыльный пузырь. Про пузырь мне пришло в голову, пока я смотрела на папин рот, беспрестанно шевелящийся, потому что из него не выходило ничего, кроме мыльных пузырей, а мой пузырь растворился в воздухе — мое пространство, в котором я провела последние годы. И все это из-за Мухи. Мысли прыгали, как сумасшедшие, от дедушки к Мухе, потом к бабушке и Лиззи, и в конце концов папа сказал: да она нас совсем не слушает. Он встал передо мной, оперся руками на подлокотники кресла, где я сидела, и попытался посмотреть мне в глаза, он думал, что так сможет меня запугать, но того, кто несколько часов назад был сквоттером, убегал от полиции и в первый раз поцеловался, запугать нелегко.
Нет, — сказала я, это вы меня не слушаете.
Тут они оба замолчали, папа отвернулся от меня, и у меня возникло ощущение, что он точно знает, о чем я говорю, больше ничего говорить не нужно, но я все равно сказала еще кое-что.
С этим покончено, — сказала я.
Теперь я разобралась в моих мыслях. В голове вдруг образовалось неожиданно много места, как будто я открыла окно и впустила свежий воздух. Стало совершенно ясно, что мне надо делать. Как говорит Лиззина мама: прими решение, а потом просто выполни его.
Просто выполни, думаю я. Ключ уже вставлен в замочную скважину, надо только повернуть его. Я представляю себе: в квартире находится дедушка, а еще там дух бабушки. От этого все становится только тяжелее. Может быть, дух бабушки — это вообще самое худшее. Тогда, после ее смерти, я чувствовала, что она ушла, но каким-то образом она все равно была всегда рядом. В точности, как говорила Лиззи, тогда, на чердаке. Но она не заботилась обо мне, ни при жизни, ни потом, после смерти, она меня продала, потому что была слишком трусливой, чтобы сопротивляться дедушке, а потом она взяла с меня обещание, которое я таскала с собой все эти годы.
Это несправедливо, бабушка, — думаю я.
Все это было несправедливо.
Я здесь, чтобы освободиться от этого обещания. И от дедушки. Некоторое время я стою на лестничной площадке. Из приоткрытого окна дует теплый летний ветерок.
Это как позавчера на вилле, когда я выйду отсюда, то никогда уже не вернусь.
Никогда больше не поставлю ногу на этот порог. Только теперь мне не хочется тратить времени на прощание, мне не нужно стараться все запомнить, потому что я все равно ничего уже не забуду. Шорох открывающейся двери и шаги дедушки в прихожей, фотографии в коридоре, пылевые мышки под кушеткой, запах старого сыра. Все это навсегда отпечаталось в моей памяти, сильно напрягать ее не придется.
