Полёт особой важности
Было позднее утро. На приборной доске американского бомбардировщика стрелки часов показывали начало девятого, но до рассвета было ещё часа полтора. Полярная ночь прочно удерживала свои позиции.
Накануне Петра Гамова вызывал к себе командир полка. По вечерам пилотов без крайней необходимости никто никуда не вызывает.
– Заходи, Гамов, заходи, давно ждём.
Осмотрев кабинет, пилот увидел, что кроме командира полка здесь сидел начальник штаба и незнакомый, спортивного телосложения человек в штатском.
– Пётр Павлович, знакомься – это дипкурьер Соловьёв, – начал он после того, как Гамов примостился на краешке стула за столом для совещаний.
– Валерий, – назвал себя незнакомец и протянул руку. – А как вас зовут, я знаю, – лицо Соловьева расплывалось в доброжелательной улыбке.
Гамов пожал руку, кивнул головой, улыбнулся в ответ и вопросительно посмотрел на командира.
– Перед тобой, Пётр Павлович, будет стоять серьёзная задача. Нужно доставить очень важный, секретный груз, идущий по линии МИДа в Марково. Поскольку транспортник придёт нескоро, а груз нужно доставить быстро, принято решение отправить его на перегоночном самолёте. Погода сложная, аэродром закрыт, поэтому посылаю тебя. Возьмёшь пассажира, – командир кивнул головой в сторону Соловьёва, – он сопровождает груз. Завтра из Марково его вместе с грузом, также на перегоночном самолёте, отправят дальше по трассе.
– Когда вылет? – спросил Гамов больше для формы, практически зная, какой ответ получит.
– В пять утра, машину уже готовят к вылету.
– Есть, вылет в пять утра, разрешите идти?
Командир полка кивнул головой и добавил:
– Сопровождающий с грузом будет на стоянке в четыре тридцать.
Гамов козырнул и вышел из кабинета.
В оценке метеорологической обстановки в этот день командир полка оказался прав. Простой её назвать было никак нельзя. Сильный боковой ветер гнал по аэродрому снежную позёмку, которая делала видимость очень низкой. Несмотря на это самолёт, взяв на борт пассажира с коробкой, опечатанной сургучом, в назначенное время вырулил на старт и взлетел, взяв курс на Чукотку. Для советских лётчиков на Аляске выполнение любого задания по перелету на родную землю всегда вызывало двоякое чувство. С одной стороны, это была очень тяжелая и опасная работа, требующая от каждого члена экипажа не только большого физического напряжения, но и достаточных знаний. Зимой полёт проходил в условиях полярной ночи и в основном над морем, а там, где оно кончалось, лететь приходится над огромными необжитыми пространствами с минимальным количеством радиомаяков, что требовало от штурманов высокого уровня лётного мастерства. С другой стороны, это все-таки полет на Родину, и он всегда радовал. Прилетая на родную землю, лётчики обретали определённую свободу. Здесь отсутствовал тот моральный прессинг, который ощущался за пределами страны. Среди своих можно было расслабиться, ненадолго забыть о том, что ты не дома. Находясь там, хотя и в союзнической стране, ты был обязан соблюдать определенные и, прежде всего, режимные нормы. Прилетая на советский аэродром, летчики, если не надо было тут же возвращаться, могли себе позволить и выпить, и (хотя это дело индивидуальное) встретиться с женщиной, которых здесь в системе обслуживания было куда больше, чем в составе советской миссии на Аляске.
Этот перелёт оказался сложным. Сильный встречный ветер гнал снеговые облака низко над землёй. Позёмка, которая была при взлёте, сменилась самой настоящей пургой, скрыв от экипажа землю. Самолёт трясло и бросало из стороны в сторону, он то проседал, попадая в воздушные ямы, то натужно ревел, преодолевая воздушные потоки. Командир корабля, повернувшись к пассажиру, сидевшему в кресле второго пилота, увидел насколько тому тяжело.
– Саша, – обратился он к штурману, – не сменить ли нам эшелон, может быть, там будет поспокойнее.
– Но над проливом это ничего не даст, – ответил Сорокин. – Надо дотянуть до берега, там, по сводкам, погода полегче, новый эшелон будет очень кстати.
Штурман оказался прав, когда море осталось позади, снизились. Снежная круговерть прекратилась, облачность стала выше, под крылом во всю ширь открылась бескрайняя тундра, засыпанная снегами. В наушниках тихо зазвучала лёгкая музыка, которую в полёте, когда было спокойно, находил бортрадист, как он выражался «для фона».
– Саша, какое подлетное время?
– Тридцать две минуты, командир.
– Очень хорошо. А какие у тебя планы на вечер?
– Да какие планы? Выбор небольшой, посмотрю, что в офицерском клубе, может быть, схожу в кино. Но скорее всего, лягу спать – завтра наверняка назад, на Аляску. А ты, как я понял, нас покидаешь?
– Боюсь, Саша, что завтра назад не получится. Ты же слышал сводку? После нашего вылета погода так и не наладилась, и Фербенкс и Ном закрыли, когда откроют неизвестно. Нам наверняка придётся ждать очередного перегона, чтобы улететь обратно со своими. Хорошо если завтра удастся перелететь в Уэлькаль, а то можем и здесь застрять. Ведь ясно, что из-за одного экипажа транспортник не пошлют, тем более, когда закрыты аэродромы. Но дело даже не в этом, у меня в Марково живёт один стародавний знакомый, не желаешь составить мне компанию?
– Если это будет удобно, то с удовольствием, – ответил штурман и улыбнулся, подумав про себя: «Опять командир затеял какое-то знакомство».
Надо сказать, что при отборе в спецкомандировку предпочтение отдавалось семейным, женатым летчикам, считалось, что они, по определению, морально более устойчивы и, имея жён, не будут интересоваться другими женщинами. Александр оказался одним из немногих холостых офицеров в полку. Да и вообще он в отношении женщин, в отличие от многих, был сдержан. Всё это стало причиной тому, что каждый его товарищ при первой возможности старался познакомить его, как водится, с подругой той девушки, с которой встречался сам. Саша привык к этому. Из знакомств, правда, ничего не выходило. Неужели и «стародавний знакомый» Гамова – какая-нибудь женщина? – подумал Сорокин.
– Вася, приглашение тебя касается тоже. Пойдёшь?
– Я всегда с экипажем, я всегда там, где командир прикажет, – отчеканил радист, радуясь, что не придётся одному коротать вечер.
Самолет мягко коснулся колесами полосы и побежал по ней, замедляя ход, демонстрируя всем, кто видел эту посадку, мастерство пилота.
– Спасибо, командир, – с нотками уважения в голосе проговорил штурман.
– Саша, давно хочу тебя спросить: почему ты всегда после посадки говоришь спасибо? В училище научили? Я считаю, что спасибо должен говорить экипаж штурману, за то, что привёл на аэродром и не промахнулся.
– Привести самолёт в нужную точку – это обязанность, другого не дано. А посадить самолет можно по-разному. Спасибо я говорю не всегда и не всем. В штурманской кабине при посадке бывает страшновато, особенно, когда какой-нибудь начинающий ас «козла» даёт.
