Нас с утра каталиПо улицам мостов,И флаги трепетали,Как лепестки цветов.И сам товарищ СталинВ шинели боевой,И сам товарищ СталинКивнул нам головой…
LXXXV
В Девятое[43] Валенковы пили. Не слушая Анисью-пилу, наливали один граненый стакан за другим.
– Анну мы помянули, Тимофея, Агафью… – бессвязно говорил Степан совсем захмелевшему Егору.
– А Захара и Ефимка поминать не будем, может, живые еще… Поля! Давай-ко мы еще и попляшем, а?
– Только и осталось – в Девятое плясать! – заворчала Поля. – А вы еще писен веселых попойте! Сыночек-от у тебя мастер их складывать. Как бы мне рожать в тюрьме не пришлось. А может, как матушку Валентину, отпустят домой опростаться…
– Эко ты говоришь, Поля! Да неужто и правда скоро? Дай-ко я погляжу-пощупаю. – Степан хотел дотронуться до живота Пелагеиного, но та уклонилась.
– Да у вас, у дикарей, одно на уме! Посмешнее еще отча-то будешь, – бранилась Анисья. – Тот трояк по ветру пустил, ишь, какой богатый! И на кого обзарился? На Миропийку! Тьфу! Смеется над вами народ и смеяться будет. И чего я за дикаря такого замуж выскочила? Да и ты, Поля, тоже хороша, бросилась с головой в омут. Слабые мы на передок-от, вот нас и взбельхивает да котосает…
Тут в избу вошел гость незваный, Николай Илларионович, и Анисья замолчала.
Поле показалось, как будто все в доме сразу изменилось. Стало не своим, чужим.
– Ты чего это? Пьян? – не поздоровавшись, гневно спросил гость.
– Проходи, Николай Илларионович, присаживайся. Не думал я, не гадал, что сегодня к нам ты пожалуешь, не обещался. Пьян! Пьян! Сам видишь. Поминаем всех кряду. А ведь их, мертвеньких-то, столечко, что, пожалуй, одного дня и не хватит. Ну да ничего! Остальных в Октябрьские помянем…
– Да ты чего несешь, Степан? Поповские праздники празднуешь? И бабы твои вырядились, в Покрово побежали тайком, полями – видел! Хороши, нечего сказать…
– Так они же на могилки пошли, своих помянуть, – тихо, но твердо сказала Поля.
Ей приятно было, что Степан ее подвыпивший не лебезит перед чистеньким покровцем.
– Подожди, с тобой еще будет разговор!
– Ой! – совсем оживилась Поля. И страшно, и весело ей было ступать по краюшку по самому…
И хотелось все дальше и дальше – не желала она останавливаться…
А покровец, чудак, все одно талдычит – кто и куда у Степана побежал.
– Степан! Твои, говорю, – полем, в Покрово! А знают ли они, что у кладбища милицейский наряд выставлен? Степан, очнись, тебя же с работы снимать собираются. Вопрос уже стоит!
– А когда надо, у нас уж завсегда стоит. А, Поля? Чего-чего, а уж это-то… Уж приказывать не надо…
– Правда, Степушка! – Как любо ей было теперь, что он прежний, ее Степушка, не изменился, не переменился, когда гость непрошеный в избу ввалился. И гостя чистенького Поля словом скабрезным приласкала: – Так что, вы говорите, стоит-то у вас? Уже?
Гость сплюнул, отвернулся от нахальницы.
– Фу ты, пакостник! – вдруг набросилась Анисья на Степана, почуяв неладное (слов Полиных она как будто и не слышала). – С тобой человек по-хорошему пошуметь приехал…
– А не этот ли хороший человек Феденьку нашего в газету пропечатал? Не читала ли ты, мать, чего там намараковано?
Поля хмыкнула. Хохотнула страшно. И если уж в пропасть – то сейчас, с головой…
– Да замолчишь ты! – И шагнул покровец вперед. Побагровел.
