— Пружина слабовата, — сказал Саша. — Ты с ним поосторожнее, Василич. Уронишь, а затвор сам собой передернется, понял? А вообще «калаш» в порядке. На, держи.
Не в первый раз Лузгин держал в руках настоящее армейское оружие и, помнится, даже стрелял на полигоне инженерного училища. Он тогда удивлялся, как это громко, и бьет по плечу, и какая мушка толстая, почти всю мишень закрывает. Но то, что протянул ему водитель Саша — на ладонях, как саблю в старых фильмах, — отныне принадлежало одному ему. Лузгин вдруг вспомнил свой первый в жизни взрослый велосипед: он тоже был тяжелый и красивый и тоже его — и ничей больше. Лузгин глядел на автомат и чувствовал, какой он ладный, умный, как все в нем пригнано и нет ничего лишнего.
— Держишь-то наоборот, — сказал водитель Саша. — Ты руки-то перехвати, Василич. Вот так, ладненько… Смотришься, Василич, как молодой боец!
— А где патроны? — спросил смутившийся Лузгин.
Из-за его плеча к ружейной пирамиде скользнул Храмов, достал из стойки автомат, подождав немного, пока водитель Саша отойдет, положил оружие на лавку и задвигал руками так же точно и коротко.
— Хорошая вещь «акээм»? — проговорил Лузгин, забрасывая свой автомат на плечо, как красногвардеец винтовку. Автомат стукнул его по лопатке и тут же соскользнул, повиснув на локтевом сгибе правой руки.
— Кому как, — сказал Храмов. — Мне без разницы.
— Ты что, обиделся? — Лузгин повесил автомат на плечо уже без глупой лихости и придержал приклад ладонью.
— Да ну их!.. — негромко выругался Храмов. — Корчат из себя… Как будто они одни воюют. Посмотрел бы я на них…
— Еще насмотришься, салага, — сказал водитель Саша за спиной у Лузгина. — Иди сюда, Василич.
Саша стоял у открытого деревянного ящика и набивал патронами обшарпанный железный магазин. Он брал патроны из распечатанной картонной коробочки и ловко вдавливал их в прорезь магазина, разводя большим пальцем то вправо, то влево. Лузгин протянул руку и взял один патрон в ладонь. Он был немножко масленый, с кольцевой бороздкой в тыльной части и пулей словно маленький снаряд. Такая вот штучка, подумал Лузгин, катая патрон на ладони, и нет человека. Лузгин почувствовал, что стало холодно на шее и в затылке, и вспомнил, как было там, в траншее, и как потом он не мог никому объяснить, что даже и думать не думал, взведен ли затвор пистолета и есть ли патрон в стволе, и что бы могло случиться, окажись с пистолетом иначе. Господи, как же там Дякин, подумал Лузгин и поежился. Он знал, что был виноват перед Славкой, и это тяготило душу, только это. К щербатому, которого он застрелил, Лузгин как-то странно вообще ничего не испытывал — даже злости, не то что вины. Как будто все произошло не с Лузгиным — с каким-то другим, чужим, незнакомым ему человеком.
12
Бог ты мой, как же это далеко, как долго они идут, думал Лузгин, шлепая сапогами по лесной тропе. Прошлым вечером, когда их задержали и тоже долго вели по лесу, он был так счастлив, что спасся, что вышел к своим, топал в темноте, как лыжник на втором дыхании: Лузгин в детстве «бегал за город» и знал, что это такое. И сегодня, пока шли по дороге колонной по три — Храмов слева, Саша справа, — Лузгин все время спрашивал, Саша отвечал, а впереди, насколько хватало взгляда, шевелились головы и спины. Лузгин шагал в ногу со всеми, и шаг был ему по ноге, по размаху, и мысли были заняты одним: как будет там, в деревне. Но потом, когда свернули в лес и перестроились цепочкой, спрашивать в затылок Саше стало неудобно, и на два Сашиных пружинистых шага приходилось три лузгинских торопливых, а сзади Храмов чуть не наступал на пятки, и автомат оттягивал плечо и норовил свалиться. Лузгин шел, скособочившись влево, и думал лишь о том, скоро ли они наконец остановятся.
Он ткнулся грудью в Сашино плечо и едва не упал, и Храмов сзади придержал его за куртку. В ушах стучало, но он все же разобрал короткое словцо на Сашиных губах и, будто проснувшись, увидел, что стоит на краю большой поляны, окаймленной невысокими буграми, и на поляне там и сям сидят и стоят люди с оружием, а в центре поляны — Воропаев, Соломатин и еще три человека с деловыми лицами, и Соломатин что-то им приказывает. Храмов вертелся рядом, выискивая, куда бы ему сесть, и пристроился было на поваленную сухую лесину, но Саша согнал его ниже, на тонкое с ветками, а на толстое без веток усадил Лузгина, поднял упавший автомат и положил его Лузгину на колени.
— Дыши, Василич, — сказал Саша. — И покури, а то замаялся, я вижу.
Когда шли колонной, никто не курил, а на тропе уже и мысли не было о куреве — не сбиться бы с дыханья окончательно. Лузгин полез в карманы куртки, автомат от шевелений опять свалился вниз, ударив по носкам сапог; Лузгин поднял его и ткнул между колен, ствол опасно торчал перед носом, мешал прикуривать. От первой же затяжки в ушах зашумело, и он понял, что «прыгнуло» давление. И сидеть ему было неловко и холодно.
Саша сбегал к начальству и рысью вернулся обратно.
— Василич и ты, пацан, слушайте сюда. — Он стоял, наступивши ногой на лесину между Лузгиным и Храмовым. — Осталось немного, где-то час-полтора. Деревня рядом, будем обходить. От меня, блин, ни на шаг, куда я, туда и вы. Если что — упали как мертвые. Никаких разговоров, молчать, блин, пока сам не спрошу. Вопросы есть?
Храмов промолчал из гордости, у Лузгина в поплывшей голове не нашлось ничего, кроме шума и боли. Тогда водитель Саша, качнув ногой лесину, стал сам рассказывать, что из засады на тропе обычно атакуют справа по движению, потому что у всех нормальных людей оружие в положении «на грудь» или «к бою» направлено стволом влево, и чтобы открыть ответный огонь, потребуются мгновения для разворота, который, если повезет, ты все-таки успеешь совершить. Ну, это азбука, сказал Лузгин. Если они знают, и мы знаем, и они знают, что мы знаем тоже… Да все всё знают, сказал Саша, но все равно засада справа, если в ней стрелков немного, и справа проще отходить назад в деревню, а если стрелков много, то справа будет кучка отвлекающих, а основные молотить нас будут слева, когда мы им спины и жопы покажем, но мы им не покажем ничего, у нас слева и справа заслоны, сто метров впереди и сбоку, так что успеем, услышим, если, конечно, заслоны ножами не вырежут.
От веселых этих разговоров Лузгин как-то сразу забыл про дыхалку и замерзшую задницу и быстро прикурил вторую сигарету.
— А рации, — спросил он водителя Сашу, — у заслонов есть?
— Какие, блин, рации у партизан, — ругнулся Саша, — о чем ты болтаешь, Василич? Нормальных передатчиков и в армии-то нет.
— А сотовые телефоны?
— Ну ты, блин, Василич, газет начитался? Какие, блин, сотовые в этом лесу?
Лузгин здесь окончательно смешался и затих, маскируясь сигаретным дымом, и сквозь его пелену принялся разглядывать людей на поляне, припоминая, где он видел такие же лица, и сразу пришло: на вокзалах, в репортерской юности, в жестких общих вагонах и тамбурах, сизых от «Шипки» без фильтра.
Он заметил, что к ним направляется Коля-младшой, встал с лесины и даже повесил автомат на плечо. Воропаев был в бушлате без погон и синей лыжной шапочке, и это сразу бросилось в глаза. Вот и водитель Саша в телогрейке и шапке типа зэковской; какой ты, к черту, наблюдатель, если в упор не видишь главного…
