Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
У Каретникова был хороший паренёк-ординарец Володя Мокров — солдат храбрый и одновременно услужливый, — вдребезги разобьётся, а всё что надо для командира добудет, добрый, широкий.
Хоть и был Володя Мокров моложе командира, а постоянно ворчал, как может ворчать только отец — наверное, в Володиной семье так оно и было, отец именно так себя и вёл, — готов был даже подзатыльник дать командиру роты, когда тот не ел или сутками не ложился спать, но не дашь же подзатыльник капитану, поэтому Володя постоянно ходил следом за Каретниковым и всё ворчал.
Был Мокров парнем деревенским, вятским, глаз имел острый, зацепит если что один раз — уже не выпустит из виду, ходил по Кенигсбергу, ахал: это сколько же добра попусту пропадает! Эх, собрать бы все брошенное имущество да перебросить к ним, в вятскую деревню, — вот радости да разговоров было бы!
В одном из особняков на тихой улице в центре города, почти нетронутой — на удивление всем и вся, — квартировал, как сообщили разведчики, генерал. Самого генерала в особняке уже не было, отступил на запад и, вероятно, был спихнут в море, а вещички его остались. Володя Мокров помчался в особняк — интересно было посмотреть, как живут немецкие генералы, никогда не видел — бить бил, случалось такое, и в тыл под конвоем отправлял, а вот как они живут, что за воздух в их квартирах, какая мебель стоит и много ли места отведено для прислуги, денщиков и адъютанта — никогда не видел.
Уж лучше бы не появлялся Володя Мокров в генеральском особняке. В спальне генерала он увидел новенькие, сшитые из мягкого лоснящегося хрома сапоги, приставил к ним ногу — а ведь стачаны-то точно по размеру, нога у генерала, выходит, была такой же, как и у Володи Мокрова. Да и сапоги — кр-расота, загляденье! Мокров повертел их в руках: хорошее изделие! Глаз радуется, хром эластичен, как замша, подошва из спиртовой кожи вырезана, двумя рядами деревянных шпилек пробита, сбоку накатной рант проложен, головка высоко поднята, на специальной колодке-вытяжке отформована — в общем, немало повозился с этими сапогами мастер: всё-таки для генерала их ладил. Мокров невольно хмыкнул — тачал для фрицевского генерала, а служить они будут солдату Советской Армии.
Быстренько скинул с ноги правый сапог — надо было примерить кожаное чудо, снова хмыкнул: генерал-то, выходит, босиком из спальни удрал? Как начало громыхать на соседней улице, так генерал в исподнем и выскочил из постели, про штаны да про сапоги забыл… Денщик небось следом помчался, штаны генеральские понёс, а сапоги остались. Так выходит?
Прицелился Мокров ступнёй, сунул её в узкое голенище. Лицо его даже засветилось — всё-таки добротная вещь, эти сапоги, обветренные мальчишеские губы растянулись в улыбке — ведь он был ещё мальчишкой, Володя Мокров, самым настоящим мальчишкой, которому в школу бы ходить, а не воевать. Глаза посветлели, будто он увидел кого-то из близких, маманю или папаню своих, как Мокров называл родителей, или услышал песню соловья — сладкую, вызывающую щемление и радостную тоску, ожидание того, что должно свершиться что-то несбыточное, ровные белые зубы блестели, из-под пилотки высовывался светлый чуб, концы волос липли к потному лбу. Ухватился Володя Мокров за концы голенищ руками, потянул на себя, и в ту же секунду снизу его обдало жаром, ногу будто танковым осколком подсекло под самое колено, и она вместе с полунатянутым сапогом отлетела в угол комнаты. Мокров закричал, заваливаясь назад, на мягкую панцирную кровать. На крик примчались разведчики. У Мокрова была оторвана по колено правая нога, покалечена левая и отрезана кисть правой руки. На левой руке не хватало нескольких пальцев.
Вот какие «сюрпризы» оставляли после себя немцы. Ручки, сигаретницы, зажигалки — это тьфу, детский лепет по сравнению с генеральскими сапогами. Каретникову долго потом помнились тяжёлые дни апреля — мая сорок пятого года, «сюрпризы» и «подарки», горы битого кирпича, загораживающие небо; сметанные взболтки низких облаков, оставляющие на зазубринах разваленных домов неряшливые пенные лохмотья; тоскливый нудный дождик, вызывающий мысль о том, что всё в жизни скоротечно, бренно, — всё проходит, абсолютно всё; «вервольфы» — ободранные, со свалявшимися волосами малолетки, выходящие из лесов с голодными горящими глазами и пустыми рожками «шмайссеров», творившие зло и здорово уставшие от него. Немцы, отступая, думали, что «вервольфы» сумеют партизанить, вести лесную жизнь на манер наших партизан, наносить урон, постоянно держать советские части в напряжении, а они не смогли — не хватило пороху, да и замес оказался не тот. Их укусы были не более, чем укусы мух. На вооруженных солдат они не нападали, если только на одиночек, в основном расправлялись с тыловиками да со штатскими, которые готовили заезд переселенцев на освобождённую землю.
Однажды Каретников возвращался из штаба полка к себе в роту вместе с командиром взвода Фроловым — недавно выпущенным из училища лейтенантом, не успевшим повоевать, чем Фролов явно был расстроен, наград у него на гимнастёрке не было никаких, только гвардейский значок, похожий на орден, но всё-таки этот значок — увы, не орден — обстоятельство, которое, пожалуй, больше всего огорчало Фролова.
Они шли узкой дорогой вдоль густого недоброго леска. Обе стороны дороги, и левая и правая, были уложены камнем — видать, дорога выводила на какой-то далёкий богатый хутор, хозяева его доставляли по этой дороге в город на фурах продукты, и непоседливый лейтенант Фролов, которому покажи палец — обязательно засмеётся, всё восхищался: надо же, какие рачительные хозяева немцы, даже лесную дорогу камнем выложили, а Каретников угрюмо молчал — настроения не было, ныла раненая нога. Вроде бы и зажило всё, а нога ныла и ныла. Климат тут такой, что человека тысячу раз перекорёжит, кости из него выломает, прежде чем отпустит, — гнилостный климат, сплошная сырость, вот нога и ноет.
От земли холодным тяжёлым парком поднималась влага. Дождя не было, и росы не было, а сырость поднималась. Она словно бы проступала сквозь поры наверх, разъедала сапоги, одежду, действовала на раны хуже соли. Остались позади форт номер пять, совершенно незаметный с дороги, утопленный в земле, какие-то доты, не оказавшие во время боев сопротивления, — не то что форт, видно, немцам уже было не до сопротивления, а может, в дотах сидели господа помудрее, чем в фортах, — и дорога углубилась в лес. Сильно пахло прелью, навозом и грибами — вполне мирные запахи, но пугающе-прозрачная чернота кустов и деревьев не была мирной, чёрные окошки напоминали водяные омуты, откуда в любую минуту готова высунуться жадная рука и втащить ходока в вонькую холодную бездну, а если смотреть дальше, то среди омутов и вовсе никакого прогляда не было, сплошная масса, какая-то могила, в которую если попадёшь, то ни за что уже не выберешься.
Каретников оглянулся в одну сторону, в другую — что-то ему не нравился этот чёрный тихий лес, но ничего подозрительного не обнаружил, Фролов шагал рядом и насвистывал некую грустную мелодию. Они шли довольно долго, достигли большой, округлой формы лужайки, с правой стороны которой лес странно редел, — Каретников каждый раз, когда проходил или проезжал сквозь эту огромную угрюмую лужайку, обращал внимание на странную редину деревьев, думал о том, что явно корни здешних сосен подъедает какая-то отрава, скорее всего болотная, на этой горбатой, изрытой неведомым лемехом, но зато такой ровной по краям, будто её очерчивали циркулем, лужайке даже цветы не цвели, и это удручало Каретникова. Хотя в общем-то ему было наплевать, растут здесь цветы или не растут… От этой поляны до ротного хозяйства было рукою подать и Каретников облегчённо вздохнул: скоро они одолеют не скончаемый чёрный лес.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
