Время теперь воспринимается для меня неоднозначно: с каждым днем я все больше отдаляюсь от моего последнего кризиса, но приближаюсь к следующему, за которым когда-нибудь последует смерть. Может, это произойдет позже, чем я предполагаю, но однозначно раньше, чем мне хотелось бы. Когда человек понимает, что ему осталось недолго, первая мысль, которая приходит ему в голову, это «жить полной жизнью»: путешествовать, вкусно питаться, добиться всего, о чем он всегда мечтал. Однако рак жесток тем, что он не только укорачивает жизнь, но и высасывает энергию, значительно сокращая количество дел, которые можно уместить в один день. Человек начинает чувствовать себя уставшим зайцем, которому приходится бегать. И даже если бы у меня было больше сил, я бы предпочел черепашье существование: ходить размеренно, много размышлять. Случались дни, когда я просто пытался не умереть.
Если время расширяется, когда человек движется на большой скорости, сокращается ли оно, когда этот человек практически не способен двигаться? Должно быть, да: мои дни стали гораздо короче.
Так как один день от другого теперь практически не отличается, время начинает казаться статичным. Слово «время» можно использовать в нескольких значениях: «Время – два сорок пять» и «Для меня сейчас не самое легкое время». Теперь время воспринимается мной не как тиканье часов, а скорее как состояние. Мной овладевает странная истома. Появляется чувство открытости. Как хирург, привыкший работать с пациентами в операционной, я мог считать стрелки часов второстепенными, но бессмысленными – никогда. Сейчас время для меня ничего не значит, как и день недели. Медицинская подготовка ориентирована на будущее: всегда приходится думать о том, чем ты собираешься заниматься следующие пять лет. Но теперь я понятия не имел, что делать на протяжении следующих пяти лет. Может, я умру, а может, и нет. Может, я выздоровею. Может, буду писать. Я не знаю. По этой причине думать о будущем в моем положении бессмысленно: я не могу загадывать, что случится со мной после обеда.
ЛИШЬ ОДНО НЕЛЬЗЯ ВЫКРАСТЬ ИЗ МОЕГО БУДУЩЕГО: НАШУ ДОЧЬ КЭДИ.
Употребление глаголов тоже стало вызывать у меня затруднения. Какой из трех вариантов правильный: «Я нейрохирург», «Я был нейрохирургом» или «Я раньше был нейрохирургом и буду им впредь»? Грэм Грин[77] однажды сказал, что настоящая жизнь проживается в первые двадцать лет, а все остальные годы – лишь ее отражение. В каком времени живу я? Прошел ли я из настоящего времени в предпрошедшее? Будущее, кажется, еще свободно, но оно не сулит мне ничего хорошего. Несколько месяцев назад я ходил на вечеринку по случаю пятнадцатилетия выпуска из Стэнфорда. Я стоял в университетском дворике, пил виски, смотрел на заходящее за горизонт розовое солнце и слушал, как мои старые друзья радостно восклицают: «Увидимся на двадцатипятилетнем юбилее!» Было бы грубо ответить им тогда: «Ну… может, и нет».
Никто не вечен. Полагаю, я не единственный, кто впадает в такое «предпрошедшее» состояние. Большинство амбиций уже либо реализованы, либо забыты. Как бы то ни было, они уже в прошлом. Будущее теперь представляет собой не лестницу к жизненным целям, а путь в бесконечное настоящее. Деньги, статус и вся остальная жизненная суета, описанная в Книге Екклесиаста, теперь не имели никакого значения. Стремиться к ним сейчас означало бы гнаться за ветром.
Лишь одно нельзя выкрасть из моего будущего: нашу дочь Кэди. Надеюсь, я проживу достаточно долго, чтобы она сохранила обо мне хоть какие-то воспоминания. Слова обладают долголетием, которого я лишен. Я думал оставить ей цикл писем, но о чем они ей расскажут? Я не знаю, какой будет эта девочка в пятнадцать. Я даже не знаю, привыкнет ли она к прозвищу, которое мы дали ей. Есть, возможно, лишь одно послание, которое я, чья жизнь уже превратилась в прошлое, могу оставить этому ребенку, чья жизнь – сплошное будущее.
Это послание очень просто. Вот оно:
«В один из многочисленных моментов, когда тебе придется дать самой себе отчет о своей жизни, подумай, кем ты была, что сделала и что значила для мира. Я прошу, не забывай, что ты наполнила последние дни твоего отца безграничной радостью, неизвестной ему ранее. Эта радость не жаждет большего, а затихает в удовлетворении. Сейчас для меня это так важно».
Эпилог Люси каланити
Я получила дар любви.Хватило б за глаза!О большем стыдно и проситьНебесного Отца.
Но Ты был щедр и приложил,Как ширь морскую, боль,Которой век преградой бытьМеж мною и Тобой[78].
Эмили ДикинсонПол скончался в понедельник, 9 марта 2015 года, окруженный своей семьей, в больничной палате, расположенной примерно в 180 метрах от родовой палаты, в которой восемь месяцев назад появилась на свет наша дочь Кэди. Если бы вы встретили нас в местном барбекю-ресторане и увидели, как мы обгладываем ребрышки и смеемся, потягивая пиво, в то время как ребенок с длинными ресницами спит в коляске позади нас, вы никогда бы не подумали, что Полу осталось жить меньше года. Мы и сами не осознавали этого.
В первое Рождество после рождения Кэди, когда нашей дочери было пять месяцев, состояние Пола ухудшилось: сначала ему перестала помогать прицельная терапия[79] в виде таблеток, а затем и химиотерапия. В то Рождество Кэди впервые попробовала твердую пищу: одетая в пижаму с карамельными конфетами на ней, наша дочь пыталась жевать пюре из бататов[80], в то время как все остальные члены семьи сидели за праздничным столом в доме родителей Пола в Кингмане. Весь дом, украшенный свечами, был наполнен звуками радостных голосов. В течение следующих месяцев силы постепенно покидали Пола, но мы все равно делили много счастливых моментов. Мы устраивали уютные домашние ужины, обнимали друг друга ночами и умилялись спокойствием нашей дочери и ее ясными глазками. И конечно, Пол писал, усевшись в кресло и обернувшись теплым флисовым одеялом. В последние месяцы своей жизни он особенно стремился дописать книгу.
В ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ СВОЕЙ ЖИЗНИ ПОЛ ОСОБЕННО СТРЕМИЛСЯ ДОПИСАТЬ КНИГУ.
Зима сменилась весной, по соседству от нашего дома расцвели большие розовые магнолии, а здоровье Пола стремительно ухудшалось. Уже к концу февраля он не мог нормально дышать без кислородной маски. Я выбрасывала нетронутый им обед в мусорное ведро, где уже лежал не съеденный им завтрак, а через несколько часов туда же отправлялся и нетронутый ужин. Раньше он любил мой фирменный завтрак: яйцо, колбаса и сыр, завернутые в кукурузную лепешку. Когда аппетит Пола уменьшился, я готовила ему яйца и тосты, затем просто яйца, пока и они не стали для него невыносимыми. Даже его любимые смузи, которые я всегда старалась сделать покалорийнее, казались ему непривлекательными.
