О ЛЮБОМ ЛЕЧЕНИИ И РЕЧИ ИДТИ НЕ МОГЛО, ПОКА Я НЕ ВСТАНУ НА НОГИ.
Затем мы обсудили дальнейшую программу действий: как только я немного окрепну, мы продолжим химиотерапию. Было очевидно, что я не смогу участвовать в каких-либо клинических испытаниях, пока не наберусь сил. О любом лечении и речи идти не могло, пока я не встану на ноги. Я прислонил голову к стене, чтобы облегчить работу вялым мышцам моей шеи. Мысли были затуманены. Я снова нуждался в оракуле, который выпытывал бы секреты у птиц, звезд, мутировавших генов и кривых Каплана – Мейера.
– Стать сильнее. Это все.
– Но когда рак вернется… Я имею в виду вероятность… – запнулся я. – «Тарцева» мне не помогла, химиотерапия чуть не убила. Дальнейшее лечение, если я вообще до него дойду, неизвестно, к чему приведет. Еще есть множество неопробованных экспериментальных методов. Я не знаю, вернуться ли в операционную или…
– У тебя впереди пять лет, – сказала она.
Она произнесла эти слова без авторитетного тона оракула, без непоколебимой убежденности верующего. Они скорее напоминали мольбу.
Я ПОНИМАЛ, ЧТО МЕНЯ НЕ БУДЕТ РЯДОМ БО́ЛЬШУЮ ЧАСТЬ ЖИЗНИ МОЕЙ ЖЕНЫ И ДОЧЕРИ, И МНЕ ХОТЕЛОСЬ БЫТЬ С НИМИ, ПОКА ЭТО ВОЗМОЖНО.
Мне сразу вспомнился мужчина, который мог изъясняться лишь последовательностями цифр. Мы сидели с ней рядом, врач и пациент, в отношениях между которыми иногда царит авторитарный дух, а иногда это просто двое людей, держащихся вместе, и один из них катится в бездну.
Как оказалось, врачам тоже нужна надежда.
Пока мы добирались домой, мне позвонила мать Люси и сказала, что они едут в больницу. Люси рожала. «Договоритесь об эпидуральной анестезии заранее. Она достаточно страдала», – напомнил я.
Я вернулся в больницу в инвалидном кресле, катил которое мой отец. Я лег на кушетку в родовой палате и накрылся несколькими одеялами, чтобы мое напоминающее скелет тело не содрогалось от холода. В течение следующих двух часов я наблюдал за Люси и медсестрой. Когда пришло время тужиться, сестра начала считать: «И раз, два, три, четыре, пять, семь, восемь, девять и… десять!»
Люси повернулась ко мне улыбаясь и сказала: «Как будто я в спортивную игру играю!»
Я лежал на кушетке, улыбался Люси в ответ и смотрел на то, как поднимается ее живот. Я понимал, что меня не будет рядом бо́льшую часть жизни моей жены и дочери, и мне хотелось быть с ними, пока это возможно.
ПОСЛЕ ФИНАЛЬНОЙ ПОТУГИ 4 ИЮЛЯ В 2.11 НА СВЕТ ПОЯВИЛАСЬ ЭЛИЗАБЕТ АКАДИЯ – КЭДИ. ЭТО ИМЯ МЫ ВЫБРАЛИ ЗАДОЛГО ДО ЕЕ РОЖДЕНИЯ.
После полуночи меня разбудила медсестра. «Уже почти все», – прошептала она. Она стянула с меня одеяла и помогла пересесть в кресло рядом с женой. В палату пришла акушерка, которая была приблизительно одного со мной возраста. Когда показалась головка ребенка, она сказала: «Одно я знаю точно: ваша дочь унаследовала ваши волосы. Такие же густые!» Я кивнул в ответ и взял Люси за руку, чтобы поддержать ее во время заключительных минут родов. После финальной потуги 4 июля в 2.11 на свет появилась Элизабет Акадия – Кэди. Это имя мы выбрали задолго до ее рождения.
– Можно положить ее вам на грудь, папа? – спросила медсестра.
– Нет, я слишком х-х-х-холодный, – ответил я, стуча зубами, – но я был бы счастлив подержать ее на руках.
Ребенка закутали в одеяло и подали мне. Держа дочь и сжимая руку Люси, я задумался о том, что уготовила мне жизнь. Раковые клетки в моем теле могут продолжить умирать или снова начать делиться. Теперь впереди я видел не бесплодную землю, а чистый лист, который еще можно заполнить.
Теперь в нашем доме стало веселее.
День за днем, неделя за неделей Кэди расцветает: первый схваченный предмет, первая улыбка, первый смех. Педиатр регулярно ведет записи о ее развитии, отмечая, чему она уже успела научиться. Кэди окружена яркой новизной. Когда она сидит, улыбаясь, у меня на коленях и слушает, как я тихонько напеваю, комната наполняется видимым тепловым излучением.
РАК ЖЕСТОК ТЕМ, ЧТО ОН НЕ ТОЛЬКО УКОРАЧИВАЕТ ЖИЗНЬ, НО И ВЫСАСЫВАЕТ ЭНЕРГИЮ, ЗНАЧИТЕЛЬНО СОКРАЩАЯ КОЛИЧЕСТВО ДЕЛ, КОТОРЫЕ МОЖНО УМЕСТИТЬ В ОДИН ДЕНЬ.
