Теперь он понимал, что совершил ошибку. Ему не следовало покидать Лондон, где ему не пришлось бы производить более серьезной операции, чем удаление родинки. Возможно, Бренна была права и люди его круга, его коллеги, занимавшиеся медициной ради забавы, не заслуживали медицинской лицензии. Возможно, ему следовало оставаться «маркизом-доктором». Тогда Кристина, вероятно, не разорвала бы их помолвку. То, что он не допускал, чтобы пациенты именовали его милордом, беспокоило ее гораздо больше, чем то, что он выпивал по стакану виски в день…
И поэтому, естественно, он никогда не мог бы жениться на ней.
Пораженный этой мыслью, он вздрогнул. О Господи! Что это с ним?
Сентиментальное настроение окутывало его как туман, постоянно окружавший остров. И в последнее время это повторялось часто. Иногда, если он просыпался на своей узкой койке в амбулатории от голосов рыбаков, собиравшихся выйти в море на своих суденышках, за которыми следовали полчища кричащих чаек, его охватывало чувство необъяснимого удовлетворения.
Удовлетворение! От болтовни кряжистых неотесанных рыбаков и криков чаек. Это было нелепо и смешно, как и мысль о том, что он никогда не смог бы жениться на Кристине.
Он любил Кристину. Ради нее он был готов на все.
«Неужто?» — спросил какой-то ехидный голос, поселившийся в его голове.
Даже бросил бы медицину и вернулся в Стиллуорт-Парк и провел остаток своих дней, слушая жалобы своих фермеров-арендаторов?
Да, сказал он самому себе, сжимая пальцы в кулаки. Да, он бы бросил медицину, если бы это помогло ему вернуть Кристину.
Тогда почему же недавно в амбулатории, когда Бренна спросила его, собирается ли он сделать трепанацию черепа Хемишу ради спасения его жизни или для того, чтобы поразить Кристину, он сказал… А что он сказал?
И, как ни странно, теперь он осознал, что был вполне искренен. Да простит его Господь, он действительно так думал. Каким-то непостижимым образом ежедневные заботы и жизнь островитян в забытой Богом деревушке слились с его собственной жизнью. И когда именно желание показать тем, кто оставался в Лондоне, его друзьям и Кристине, что эта «причуда Стиллуорта» окупается, оставило его, а на смену пришло искреннее беспокойство о здешних людях и искреннее стремление помочь им, он не мог бы сказать точно.
Скорее всего это произошло, когда он увидел, как копыто лошади опустилось на голову Хемиша.
Однако теперь ему оставалось только бранить себя за заносчивость и самомнение. Как ему пришло в голову, что он годится для медицины?
От его знаний и сноровки зависели человеческие жизни, а он думал только о том, что каким-то образом ему удастся переломить ситуацию.
Переломить ситуацию. Да, это ему удалось. Он серьезно изменил судьбу Хемиша Макгрегора. Он превратил его в овощ, вот что он сделал.
Он уедет домой. Завтра же начнет упаковывать вещи. Если повезет, то поспеет в Лондон как раз к началу скачек в Аскоте…
— Думаете о ней?
Он стремительно обернулся. Она подошла неслышно, хотя ступала по скрипучим прогнившим доскам, из которых был сооружен пирс.
Плеск волн поглощал звук.
— Есть изменения? — спросил Рейли, когда она подошла ближе.
— Нет.
На Бренне Доннегал была та же одежда, в которой она помогала овцам освободиться от бремени. Любая другая женщина изыскала бы возможность ускользнуть домой, умыться и переодеться, но она упорно дежурила у постели Хемиша в течение всей операции и оставалась еще здесь в предрассветные часы. О Бренне Доннегал можно было сказать что угодно, но уж тщеславной она не была. Похоже, ее не заботило то, как она выглядит или как от нее пахнет, а в настоящую минуту от нее пахло эфиром, который она давала мальчику, и чуть слабее был запах овец.
Она облокотилась о поручни пирса и смотрела на Лохалш, невидимый в этот час ночи из-за непроглядного мрака. Луны не было, но ему показалось, что он никогда прежде не видел таких ярких и многочисленных звезд. Только здесь, на острове Скай, он мог запрокинуть голову и ощутить, что Вселенная рядом.
— Если хотите, я напишу ей.
Рейли с любопытством уставился на Бренну. В темноте он едва различал ее лицо, хотя она стояла совсем близко.
— Напишете кому?
— Вашей невесте. И обо всем ей расскажу: о том, как отважно вы боролись за жизнь местного мальчишки-пастушка. Тогда она не заподозрит, что вы хвастаетесь.
Она подняла на него глаза. Только их он мог отчетливо разглядеть в темноте, потому что ее одежда была темной.
— Вы ведь об этом думали, когда стояли и курили здесь эту отвратительную сигару?
— Едва ли, — ответил он и бросил сигару в воду, где красный огонек мгновенно исчез в волнах.
— Разве нет? Прошу прошения за мое вмешательство.
С минуту она ничего не произносила. Он тоже молчал.
— Я, — начал было он, но в ту же минуту заговорила и она. — Продолжайте, — подбодрил он ее.
— Нет, — не согласилась она. — Говорите вы. Вы ведь начали первый.
— Нет, — упорствовал он. — Леди имеют право быть везде первыми.
Он услышал, как она глубоко вдохнула воздух, готовясь произнести свою речь:
— Я никогда не видела, чтобы кто-то сделал для кого-нибудь то, что сделали вы для Хемиша. Особенно принимая во внимание то, что вы никогда прежде не производили такой операции. Я просто хотела сказать вам, что сожалею.
Он ожидал от нее чего угодно, но только не этого.
— Сожалеете? О чем? — спросил он.
— Вы знаете о чем, — сказала она, стараясь не смотреть ему прямо в лицо.
Он видел только ее профиль.
— Я сожалею, что заговорила о вашей невесте. И еще… вы и сами отлично знаете, что я не старалась побудить здешних жителей обращаться к вам и проявлять к вам доверие. Нет, я не отговаривала их ходить к вам, я просто не отказывала им в приеме, когда они приходили ко мне. А мне следовало это делать. Вы образованный человек, дипломированный врач, вы, а не я. Я хочу, чтобы вы знали, что теперь все будет иначе. Я буду посылать их к вам.
— Хотите сказать, когда я ухитрился кого-то укокошить? — съязвил он. — Благодарю за то, что вы решили оставлять мне крохи с вашего стола, мисс Доннегал. Я не сомневаюсь, что теперь местные жители уверуют в мою компетентность. Они со всего острова Скай сбегутся посмотреть на этого громилу доктора Стэнтона с кулачищами, похожими на два окорока.
— Вы не можете утверждать, что Хемиш умрет, — мягко возразила она.
И снова ее рука легла ему на плечо. Сквозь толстую шерсть своей куртки он ощущал тепло ее пальцев.
Он вспомнил, какое лицо у нее было в течение всей операции. Оно было полно напряженного внимания и спокойствия, хотя он сознавал, как тяжело это ей давалось, потому что с первого своего посещения коттеджа почувствовал, насколько эти двое были привязаны друг к другу. Он помнил, с какой нежностью она смотрела на мальчика, хотя тон ее был ворчливым и резким, впрочем, она так говорила со всеми жителями Лайминга.
