Схватки продолжались уже больше тридцати часов, и я начала мечтать о том, чтобы попрыгать на батуте или побегать трусцой, для того чтобы как-то ускорить процесс. Я знала, что с ребенком все в порядке и у него здоровое сердцебиение, но все это становилось уже немного смешным. К тому же я чувствовала, что мое терпение скоро иссякнет, и обезболивающие средства начинали казаться все более соблазнительными. Я пообещала себе, что дам своему малышу еще полчаса, а потом соглашусь на веселящий газ. А пока надо думать о чем-то другом. Я опять начала перебирать в уме воспоминания о нескольких последних месяцах.
Переезжая в Малайзию, я даже не представляла себе, что круг моего общения будет так узок и ограничен только ближайшими родственниками Бахрина. У меня просто не было возможности подружиться ни с кем вне него. Во-первых, без разрешения мужа мне позволялось навещать только его мать и теток. Во-вторых, я не очень понимала, как дружить с этими людьми: слишком разными были наши системы ценностей. Никто из них никогда не читал книг; в Тренгану даже не было ни одного книжного магазина, если не считать тех, что торговали религиозной литературой. Музыкой и балетом тоже никто не интересовался, и никто о них не разговаривал. Кроме того, Бахрин первым читал все письма, которые я получала из Австралии, и даже те, что я сама писала своей бабушке, поэтому письменный вид общения был для меня тоже закрыт.
Иногда, очень редко, мы с ним ходили на свадьбу кого-нибудь из его коллег или встречались с его бывшими одноклассниками и их женами. Такие встречи, как правило, становились для меня настоящей пыткой, потому что на них с нами всегда обращались с преувеличенным почтением и с откровенным до вульгарности подобострастием. Иногда мне удавалось поболтать с молодыми женщинами, моими ровесницами, но эти беседы всегда сводились к тому, что они осыпали меня идиотскими вопросами о быте и нравах королевской семьи. Они желали знать, правда ли, что во дворце зал для бадминтона по вечерам используется как кинотеатр, и сколько ночей султан проводит с каждой из своих жен, и сколько заплачено за ожерелье, в котором одна из моих родственниц сфотографирована в журнале. Другой излюбленной темой для разговора было то, как повезло мне выйти замуж за принца, как прекрасно я теперь обеспечена финансово и как умно я поступила, заполучив такого мужа. В ответ на это мне часто хотелось рассказать им, как безрадостна и одинока на самом деле моя жизнь и насколько счастливей я была бы, оставшись в своей стране, но, разумеется, я никогда не решалась. Вместо этого я довольно быстро научилась играть отведенную мне роль и отвечать молчанием и ледяной улыбкой на самые нескромные вопросы.
Утешение я однажды нашла там, где меньше всего ожидала. Моей единственной подругой и союзницей стала первая жена султана Тенку Ампуан Бария, или Эндах, как я ее называла. Сейчас я уже не могу сказать, когда мы впервые обнаружили, что у нас много общего, но помню, что с какого-то момента она начала приглашать меня во дворец на чай по нескольку раз в неделю. К счастью, никто, даже муж, не мог запретить этих визитов и закрыть мне доступ в тот спокойный и прохладный рай, который создала Эндах в отведенных ей помещениях дворца Истана Бадария. Сначала каждый раз, когда подруга через фрейлину передавала мне приглашение во дворец, Бахрин считал своим долгом прочитать мне длинную лекцию обо всех тонкостях этикета, как будто я отправлялась туда с официальным визитом. На самом деле он просто не представлял себе, каким человеком была его тетка; об этом вообще знали очень немногие; и, разумеется, почти никто не догадывался о том, как печальна и унизительна жизнь королевы без наследника.
Чем ближе мы с ней становились, тем меньше думали об официальном протоколе, которому подчинялось все ее общение с другими людьми. Эндах была миниатюрной женщиной с изумительной, светлой и мягкой как шелк кожей, нежным голосом и чудесной улыбкой. От нее всегда пахло духами «Джой», а одеваться она предпочитала очень просто: дома Эндах обычно носила струящиеся шелковые кафтаны и красные детские шлепанцы. Она отлично играла в бадминтон, любила готовить и увлекалась разведением роз. Мы с ней часами рассматривали журналы, обсуждали модные фасоны и обменивались рецептами сладостей. Я осторожно поведала ей о вспышках ярости Бахрина, и она сказала, что в случае необходимости я всегда смогу найти убежище у нее во дворце.
Иногда Эндах рассказывала мне о первых годах своей семейной жизни – о том времени, когда она стала женой наследного принца. Тогда ей едва исполнилось шестнадцать, и за день до свадьбы она еще носила школьную форму. Эндах была дочерью султана Селангора, семья которого считалась довольно прогрессивной по мусульманским меркам отчасти благодаря тому, что Селангор в свое время был британской колонией. До свадьбы она ни разу не встречалась с дядей Махмудом, которого тогда называли Айах Муд, но ей показали фотографию жениха, и она по крайней мере знала, как он выглядит. Сразу же после свадьбы они отправились в Англию учиться: он – в военном колледже, а она должна была получить диплом по домоводству. Они приехали в Англию в тот период, когда там еще действовала карточная система, и поселились в небольшом живописном коттедже в Суррее. Глаза Эндах становились мечтательными, когда она рассказывала мне о том, как в первые годы семейной жизни они с мужем, забыв о протоколе и придворных, играли в свой дом и занимались хозяйством. Айах Муд любил ездить по окрестностям на велосипеде, и часто, взявшись за руки, они ходили по магазинам или в местный кинотеатр. Эндах тогда носила чулки со швом и западную одежду, а он – твидовый костюм, как и подобает сельскому джентльмену. Но, стоило им вернуться в Малайзию, идиллия кончилась и их отношения резко изменились. Душевная близость и чувство товарищества остались в прошлом, вытесненные многочисленными светскими обязанностями, протоколом, особенно строгим для наследного принца и принцессы, и главное – острой необходимостью как можно скорее родить наследника.
Однако, несмотря на желание, надежду, молитвы и несколько операций, Эндах так и не смогла подарить своему мужу сына. Поэтому через несколько лет Айах Муд взял вторую жену – сингапурку по имени Шарифа Нонг. Новая жена рожала принцу ребенка за ребенком, чем вскоре и завоевала его привязанность, а Эндах осталась только церемониальной фигурой и лицом на официальных портретах королевской семьи. К тому моменту, когда Айах Муд стал султаном, весь двор Тренгану уже четко разделился на две части: большая часть придворных перебралась в лагерь Шарифы Нонг, другие же продолжали демонстрировать преданность Эндах, но даже они у нее за спиной пресмыкались перед матерью наследного принца. Братья и сестры султана старались угодить и вашим и нашим и с наслаждением занимались своим любимым делом – плетением интриг. Шарифу Нонг боялись все. Она умело скрывала расчетливость и злобу под маской добродушия и мнимого чистосердечия, однако всем было известно, что доверять ей нельзя. Поэтому если придворные или члены семьи дарили что-нибудь Эндах, то обязательно тут же делали такой же или еще более дорогой подарок Шарифе Нонг.
Султан Махмуд всегда строжайшим образом соблюдал расписание: два дня он жил с Эндах, а следующие два – со своей второй женой, поэтому я приходила во дворец только в те дни, когда он оставался на половине Шарифы Нонг. Поездки за границу тоже поровну распределялись между двумя женами, но, если визит был неофициальным, султан обычно брал с собой мать своего наследника. Когда Эндах ездила с ним в Европу или Англию, она обязательно привозила мне целую гору любовно выбранных подарков: модные сумочки, отрезы ткани, прелестные украшения для волос. Однажды она привезла из Англии целую стопку журналов и альбомов с фотографиями принцессы Уэльской, для того чтобы я могла скопировать некоторые ее туалеты, слегка изменив их в угоду местным вкусам. Эндах знала, как тяготит меня необходимость ограничивать свой гардероб только однообразными национальными костюмами, поэтому она намекнула нескольким своим золовкам, что мне, пожалуй, больше пойдет одежда в западном стиле, при условии, разумеется, что она будет полностью отвечать мусульманским традициям. Она хорошо понимала, что в девятнадцать лет меня угнетала перспектива всю жизнь проносить один и тот же фасон.
