Впервые оказавшись в этом заведении, я была поражена тем, что дети там лежали на ужасных резиновых пеленках, прикрытых тонкими саронгами из батика, в лужах собственной мочи. Другие ползали по красному бетонному полу или висели на оконных решетках, потому что в помещении стояла невыносимая духота: единственный ленивый вентилятор под потолком едва шевелил воздух. Здесь не было ни игрушек, ни веселых картинок на стенах – ничего, что хотя бы приблизительно можно было бы назвать визуальной стимуляцией развития. Никто и никогда не пытался научить чему-нибудь этих детей, а о психотерапии здесь просто не слышали. Весь штат приюта состоял из совершенно необученных работников, которые орали на детей и били их, когда те им досаждали.
К собственному удивлению, я узнала, что у этого заведения существует целый совет директоров, в который входят многие знаменитости, светские персонажи и даже один член королевской семьи. Все они не делали ровно ничего, чтобы помочь детям, и согласились на включение своих имен в состав совета только для того, чтобы добавить лишний «плюс» к своему парлару. Разумеется, время от времени наведываться в приют с инспекциями было гораздо проще, чем, засучив рукава, оказывать ему практическую помощь. Во время таких визитов они сочувственно цокали языком, качали безупречно причесанными головами, брезгливо подбирали шелковые подолы, когда к ним тянулись детские ручки, и мысленно благодарили Аллаха за то, что их собственные дети ухожены и совершенно здоровы.
Когда я объявила Бахрину и свекрови, что хочу помочь приюту, они не стали возражать, поставив только одно условие: я должна заниматься этим в те часы, когда мой муж находится на работе. Думаю, они согласились так легко только потому, что решили, будто я просто хочу войти в совет директоров. Однако я имела в виду совсем другую помощь.
Я начала почти каждый день ходить в приют, захватив с собой свой старый кассетный магнитофон, чтобы дети могли послушать музыку. Больше всего меня трогало их желание просто прикоснуться ко мне. Эти дети, которых за всю их жизнь никто и никогда не ласкал, не умели ни целовать, ни обниматься, но удивительно быстро учились этому. Особенно я запомнила одну пятилетнюю девочку по имени Мина. У нее были огромные черные глаза, масса темных кудряшек вокруг головы, и каждый раз, увидев меня, она широко улыбалась и тянула кверху маленькие ручки, чтобы я взяла ее на руки. Здесь, с детьми, мне не приходилось постоянно помнить о строгих правилах протокола, отравляющих мою жизнь в Тренгану. Я могла просто быть самой собой – так же, как и они.
Однако все это прекратилось в тот день, когда я сообщила Бахрину о своей беременности. Первым из его многочисленных запретов стал запрет посещать приют для детей-инвалидов. Я попробовала спорить, но на меня ополчилась вся семья. Я пыталась доказать им, что они неправы, но меня никто не слушал. Я сказала, что все равно буду туда ходить, и Бахрин пригрозил, что запрет меня дома до самых родов. Другие члены его семьи, правда, снизошли до объяснений. Как оказалось, все они твердо верили в то, что внешние впечатления, получаемые беременной женщиной, влияют на младенца в ее утробе. По их словам, только посмотрев на маленького калеку, я тем самым подвергаю риску ребенка, которого вынашиваю. Физическое уродство они считали таким же заразным, как инфекционная болезнь – этот синдром обозначался словом кенанг. Я пыталась доказать им, что все это глупые предрассудки, ссылалась на медицинские книги и пособия для беременных, но они твердо стояли на своем и приводили множество доказательств своей правоты. Вот, например, младший сын дяди Бахрина, Тенку Ибрагима, родился с искривленной рукой. Все дело в том, объясняли они, что его мать, тетя Розита, будучи беременной, пнула кошку и повредила ей лапу. И пожалуйста – Зейнуль пострадал от кенанга.
Впрочем, их суеверия не ограничивались страхом перед кенангом. Мне было сказано, что я ни в коем случае не должна брать в руки и даже смотреть на кукол, особенно на тех, у которых закрываются глаза. Если я не послушаюсь, мой ребенок может родиться слепым, глухим или немым. Для иллюстрации Мак рассказала мне историю нашей прачки Зах: младший сын той родился слепым и глухим, и все потому, что она взяла в руки куклу.
Позже я подробно расспросила Зах об этой трагедии и выяснила, что в самом начале ее беременности в их деревне произошла вспышка коревой краснухи, и Зах тоже заразилась, чем, конечно, и объяснялась несчастье с ее сыном. О вакцинации против этой болезни в Тренгану даже не слыхали, а кроме того, большинство правоверных мусульман считают, что болезни посылаются Аллахом, и отказываются делать любые прививки.
На седьмом месяце моей беременности Мак настояла, чтобы я совершила традиционный ритуал омовения, призванный облегчить роды и отогнать от матери и ребенка злых духов. В наш дом привели старую деревенскую повитуху, которая осмотрела мой выпирающий живот, потом тщательно ощупала его, многозначительно помычала и наконец объявила, что ребенок расположен в утробе неправильно и что ей придется его перевернуть. Если первую часть процедуры я неохотно, но все-таки вытерпела, то тут решительно воспротивилась и твердо стояла на своем, несмотря на уговоры свекрови и ее сестер. Риск проткнуть плаценту или повредить ребенку показался мне слишком высокой платой за удовольствие, которое доставило бы мое согласие дамам из королевской семьи.
Этот отказ не добавил мне популярности, но тем не менее ритуал продолжался. Последняя его часть показалась мне вполне безопасной. Повитуха и еще одна женщина помолились над ведром воды, подули в него и побросали туда четвертинки лаймов. Я разделась до саронга и, стоя в ванной, повторяла вслух строчки из Корана, а они в это время с ног до головы обливали меня святой водой. Когда омовение закончилось, Мак щедро раздала милостыню нуждающимся, что должно было еще вернее обеспечить легкие роды и здоровье будущему ребенку.
Мне нелегко было самостоятельно оценивать течение собственной беременности и готовиться к родам. Я прочитала все книги на эту тему, которые смогла заказать в Австралии и в Англии. Самым бесценным источником информации стали для меня книга Пенелопы Лич и специальное видео для беременных, полученное из США. Разумеется, в Тренгану не было никаких специальных занятий и курсов для будущих матерей, а доктора и родственницы крайне скупо делились со мной сведениями о самом процессе родов. Но я старательно проделывала на полу все упражнения, описание которых обнаружила в книгах.
Я чувствовала себя очень одиноко в этой палате. Время от времени ко мне заглядывали сестры, изредка заходил доктор, но все-таки б́ольшую часть времени я оставалась наедине со своими мыслями. Врачи и сестры, кажется, не особенно мне сочувствовали, потому что я упорно отказывалась от предлагаемых ими инъекций петидина, который, как я знала, проникает через плаценту и впоследствии влияет на способность ребенка сосать молоко, и окситоцина, при помощи которого они хотели ускорить роды. Одна пара сестер почему-то особенно хотела уложить меня на спину. Я пыталась объяснить им, что сидя мне легче переносить боль, но они продолжали силой опрокидывать меня на спину, после чего меня тут же начинало рвать, и я с трудом снова принимала сидячее положение, хорошо понимая при этом, как чувствуют себя выброшенные на берег киты. Я и выглядела в это время примерно как кит: за два дня до родов мой вес при росте сто шестьдесят сантиметров равнялся семидесяти шести килограммам, в то время как до беременности он едва достигал пятидесяти.
