Итак, остается единственный выход — сражаться с горами за каждый дюйм, и если в какой-то момент горы окажутся сильнее, отступить, отдышаться и снова ринуться в бой. Ведь, когда идет речь о поединке с горами, негоже противопоставлять их мощи хитрость и коварство.
Теперь понятно, что из всех межгорных проходов самым главным моим противником является гигант Сан-Джакинто, не подпускающий меня к Бэннингу.
Стараясь прорваться через горную гряду, я сжег целый бак горючего, но так никуда и не попал. Точнее, если говорить более строго, попал в окрестности аэропорта Борего-Спрингс, где из зарослей полыни на меня одиноко взирает посадочная полоса с твердым покрытием. Кружа над ней, я вижу, что ветровой конус указывает направление поперек взлетной полосы. На какое-то мгновение он поворачивается вдоль нее, затем снова поперек. Приземляться на эту полосу при таком непостоянном сильном ветре означает погубить биплан. Однако где-то я все-таки должен приземлиться, потому что до Палм-Спрингс топлива у меня явно не хватит. Я приземлюсь в пустыне неподалеку от аэропорта Борего.
Однако тщательное изучение поверхности земли эту возможность исключает. Поверхность здесь слишком неровная. Стоит только колесам увязнуть в песчаной дюне, и меньше чем через секунду биплан будет опрокинут вверх колесами. Если в этом случае я отделаюсь согнутым пропеллером, мотором, засыпанным песком, и менее чем сорока сломанными нервюрами, я буду считать, что мне невообразимо повезло. Нет, приземление в пустыне не для меня.
Внутреннее поле аэропорта представляет собой грунтово-песчаную площадку, поросшую огромными кустами полыни. В порывах ветра я устремляю биплан вниз и снова пролетаю над ветровым конусом, осматривая внутреннее поле аэропорта. Когда-то оно было ровным. Бульдозеры, должно быть, расчистили его, освобождая место для взлетно-посадочной полосы. Полынь здесь высотой три, а кое-где и четыре фута. Я вполне смогу здесь приземлиться при условии, что на поле нет ям и не валяются трубы. Если же во время приземления что-то попадется под колеса, последствия будут еще хуже, чем при посадке в пустыне. Мы пролетаем над полем еще два раза, осматривая заросли полыни, стараясь разглядеть под ними поверхность земли.
Возле заправочной станции стоит человек в голубом комбинезоне и наблюдает за мной. Какая пропасть разделяет меня и его! Он находится в полной безопасности и всем доволен. Он может даже уснуть прямо у входа на заправочную станцию, если этого пожелает. Однако в какой-то тысяче, а может быть и сотне футов мы с Парксом попали в затруднительное положение. Мой пробковый индикатор уровня топлива показывает, что бак пуст. Мы сами в эту ситуацию влипли, нам же из нее и выпутываться. Порывы ветра с разных сторон налетают на взлетную полосу, и поэтому приземление в полынь — самое меньшее из всех зол. Если повезет, из этой переделки мы выйдем, отделавшись лишь несколькими царапинами.
Еще раз набираю высоту, чтобы лучше зайти на посадку, сбрасываю газ, разворачиваюсь против ветра и снижаюсь в полынь. Если ветер сейчас изменит направление, никакой случай нас не спасет.
Паркс приземляется, словно улитка на разноцветном парашюте, едва перемещаясь относительно земли. Полынь под нами высока, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не нажать на газ и не взметнуться вверх на безопасную высоту. Когда полынь начинает шуршать по фюзеляжу, становится понятно, что мы движемся не так уж медленно. Ручка управления до отказа назад, газ в том же положении, и с громким шуршанием и треском мы погружаемся в несущееся навстречу море коричневых стеблей. Все вокруг так трещит, что мне кажется, со всех сторон от меня бушует лесной пожар. Пропеллер рассекает хрупкие стебли на множество маленьких щепочек, которые градом осыпаются на крылья и залетают в кабину. Нижнее крыло, как коса, врезается в заросли, оставляя позади самолета широкую полосу скошенной полыни. И вот наконец мы останавливаемся, докатившись до самой кромки асфальта. Засыпанный пылью и скошенными стеблями полыни, биплан замирает на месте, продолжая еще некоторое время ворошить стебли пропеллером. Ручку газа вперед — и мы тяжело выруливаем на полосу, поворачивая в сторону заправочной станции.
— Ну и посадку ты совершил, парень! — мужчина протягивает мне шланг, вспоминая, где у него хранится масло номер 60.
— Я так приземляюсь каждый день.
— Сначала не мог понять, что ты собираешься сделать. Не припомню, чтобы кто-то приземлялся в полынь, как ты. Самолет при этом не ломается?
— Он был для этого создан.
— Я думаю, что при таком ветре ты, наверное, останешься на ночь?
— Нет. У тебя здесь есть автомат, который продает арахис или что-нибудь в этом духе?
— Да, вон там. Так ты говоришь, что не останешься?
— Нет.
— И куда ты теперь направляешься?
— В Лос-Анджелес.
— Путь неблизкий, не так ли? Сотня миль? Не много ли для такого старого биплана?
— Ты прав. Сотня миль — это очень, очень далеко.
Однако дальняя дорога не пугает меня, и когда я тяну за рычажок, возле которого написано «Арахис», мое промасленное отражение в зеркале улыбается.
15
Через пятнадцать минут мы снова в воздухе, пробираемся сквозь белые барашки облаков на север, перпендикулярно ветру. Привязной ремень плотно затянут, серебристый нос указывает на укутанный пеленой пик Сан-Джакинто.
Хорошо, гора, вот он я. Теперь я смогу обойтись без самодовольства и хвастовства. Если нужно, я буду сражаться с тобой хоть целый день, чтобы добраться до посадочной полосы в Бэннинге. Сегодня не будет ожидания хорошей погоды. Я буду биться с тобой, пока не опустеет топливный бак, потом заправлюсь, вернусь и буду сражаться еще пять часов. Но я предупреждаю тебя, гора, я намерен пробиться через проход сегодня.
Сан-Джакинто, похоже, мои слова не пугают. Я ощущаю себя рыцарем, который с копьем наперевес и развевающимися перьями скачет галопом в атаку на Проход. Галоп выходит длинный, и к тому времени, когда я появляюсь на турнирной площадке, мы уже израсходовали часовой запас топлива. Чтобы долететь до Бэннинга, топлива хватит с головой, еще и останется. Вперед, мой маленький скакун. Сперва копьем, затем булавой, потом мечом.
Гора первой наносит нам удар булавой. Причем такой удар, что из карбюратора вылетают брызги топлива, двигатель замолкает на целую секунду и ручка управления выскакивает из рук. Затем снова наступает затишье.
Сан-Джакинто невозмутимо стоит, укутавшись своим олимпийским туманом. Булава у него что надо! Мое копье сломано, время доставать меч.
Еще один невероятно мощный воздушный удар. Двигатель замолкает, и я успеваю сосчитать до двух, прежде чем он начинает работать снова. Я хватаю ручку управления обеими руками. На нас снова обрушивается град дождевых капель, они, словно картечь, свистят над моей головой. Мы не боимся, гора. Мы доберемся до Бэннинга, даже если нам придется прорулить весь путь по шоссе.
