Книга Любовь. Красное и белое - Давид Беньковский

Стоим возле квартиры Алекса — прошло время смотреть футбол. Алекс с нами. Вышел после завершения съемки проводить свою группу. Но нам не очень хочется здесь стоять. Волнуюсь, как бы эта кретинка не наговорила ему глупостей. Стою рядом с ним, а под глазом у меня фингал от колена его Сандры, и чувствую нелепость ситуации. Потому что мужчины должны уважать друг друга. Но все принципы и ценности, которыми руководствуются мужчины в своих отношениях, разрушают бабы, попадающиеся нам на глаза! Именно из-за них, коварных искусительниц, происходит духовное падение мужчины.

А вот и Депутат и Министр к нам спускается. Дед рядом стоит. Шпорами позвякивает. Непонятно, почему мы стоим на лестничной площадке, вместо того чтобы войти в квартиру. Но раз договорились встретиться у квартиры, то стоим и ждем, пока кто-нибудь первым не предложит войти и сесть на диван перед телевизором. Но никто не хочет быть первым, сказать, что прямой эфир вот-вот начнется и пора бы уже сесть и налить что-нибудь выпить.

Все-таки неловко одному мужчине говорить другому, что он хочет присесть, расположиться поудобнее, что он чего-то ждет, что ему не терпится, — не дай Бог, подумают, он слабак. Ведь известно: мужчина больше всего на свете любит посидеть, но он ни за что не признается в этом другому мужчине. Каждый мужчина хочет показать другому, что может стоять бесконечно долго, и таким образом убедить его в том, что сидеть ему вовсе необязательно. И поэтому тот, кто первым заведет об этом речь, может оказаться в неловком положении, выставит себя слабаком. Но каждый мужчина готов на все, лишь бы его не сочли слабаком.

Так мы и стоим на лестничной площадке у двери в квартиру Алекса. Депутат и Министр рассматривает свои метросексуальные пальцы с ухоженными, отполированными ногтями. И когда он распрямляет свои метросексуальные пальцы, раздается красивый, благородный хруст. Алекс поглаживает свою цветную бороду, заметно, как из нее выпадают волоски. Я все же немного от него отодвигаюсь, потому что если эта кретинка ему что-то сказала, ситуация окажется двусмысленной, ой двусмысленной, поэтому лучше стоять подальше.

Деду, видимо, уже не терпится войти, как-никак он немолодой человек, да и простата наверняка дает о себе знать. Он бы с удовольствием сел, но не заикнется об этом, не попросит разрешения войти. Дед, бунтовщик и партизан, будет последним, кто позволит себе что-то подобное. Расхаживает до лифта и обратно. Шпоры по-кавалерийски позвякивают.

— Задал я трепку этому чудаку! — говорит Дед и останавливается. — Убежал сломя голову. Мяса не ест, а бегает быстро. Я до перекрестка за ним гнался, но он так испугался, что я за ним не поспел. Но ему и так досталось.

Мы молчим, с ноги на ногу переминаемся. А Дед снова расхаживает. Может, его простатит беспокоит. А Алекс при этом случайно наступает на ногу Депутату и Министру. Тот аристократично фыркает, на что Алекс реагирует извинением: пардон. И мы продолжаем стоять, посматривая на часы.

Алекс вдруг хмурится, на его лице появляется сосредоточенное выражение, словно он в уборной оказался, как Дед выражается. Асам на меня внимательно посматривает.

— Сосед, а что это у тебя с глазом? — спрашивает заботливым тоном, как медсестра.

Разве это имеет значение? Не хватало еще, чтобы Алекс интересовался, что у меня с глазом. Именно он! Лучше бы свою Куклу спросил, тогда бы, думаю я, мы нашли общий язык.

Да и вообще, где это видано, чтобы один мужчина спрашивал другого, что с ним случилось?! Разве можно ставить мужчину в неловкое положение, вынуждая рассказывать о том, что произошло? Потому что с мужчиной ничего не может случиться, он должен быть непробиваемым и твердым. Такой вопрос только Современный Мужчина может задать, который пальцем делан, как Дед выражается.

И все начинают разглядывать мою физиономию, распухший синий фингал под глазом. Депутат и Министр от удивления приподнимает брови. С другой стороны подходит Дед и внимательно меня рассматривает. И что мне им сказать? Разве у них других дел нет, кроме как изучать мое лицо? Может, все-таки спросить, нельзя ли уже войти и сесть, чтобы трансляцию матча смотреть. Пусть лучше слюнтяем, слабаком меня назовут, подумают, что я больше стоять не могу, лишь бы не рассматривали и не расспрашивали.

Замолкаем — слышим звук отпираемой изнутри двери восьмой квартиры. Дверь открывается, и на площадку выходит Мажанна. Ой, как она одета, как одета! Во всем облегающем, обтягивающем, словно нет на ней ни блузки, ни брюк. Так все обтянуто, так обтянуто! И все Пропорции видны, все Пропорции подчеркнуты! Ах, что это за Пропорции! Ах, что это за Формы! Стоим неподвижно. С ноги на ногу перестали переминаться, а Депутат и Министр забыл о своих пальцах. Стоим и смотрим. Дыхание затаили. Тишина воцарилась такая, что пролетающую муху было бы слышно.

Молчим. Никто из нас не хочет с ней первым здороваться, не хочет показаться чересчур вежливым, слишком хорошо воспитанным. Никто не хочет осрамиться перед коллегами. Так мы стоим и смотрим, что даже глаза у нас из орбит вылезают от Давления! И тишина.

А Мажанна, повернувшись к нам задом, медленно закрывает дверь. Задом повернувшись! И снова Формы! И они еще отчетливее становятся. Потому что Формы особенно вырисовываются сзади. И эти Пропорции! Закрывает сначала один замок, потом наклоняется и закрывает другой! Наклоняется, стоя к нам задом! А когда она так наклоняется, то только Формы и видно!

Я не знаю, ну не знаю, как случилось, что на меня это подействовало. Ну не знаю, и все тут, видно, процессор завис, не могу этого объяснить. Но Формы и Пропорции Мажанны вызвали во мне такое Давление, что дышать стало труднее, и мне все сложнее было сдерживаться! А я вдруг причмокнул. Так обычно причмокивают, когда видят пасущуюся на лугу дородную кобылу. И мое причмокивание отозвалось эхом по всей лестничной площадке нашего дома. Как же неловко я себя почувствовал. Я ведь Юрист, серьезный человек, а тут такое!

Мажанна медленно выпрямляется и поворачивается к нам. И снова эти Формы и Пропорции, снова под облегающими брюками и блузкой Пропорции вырисовываются, ой вырисовываются. И я вдруг присвистнул. Так само собой получилось. Фю-ю, фю-ю, фю-ю. В коридоре тишина была еще звонче, чем прежде. И все мы замерли. Во всем доме только мой свист и слышен. Разносится по лестнице и всем этажам, отзывается эхом и все длится, и длится. Фю-ю, фю-ю, фю-ю! Мажанна застывает. Озабоченно морщит лобик и как-то странно на меня смотрит. Мне ничего не остается, как ей улыбнуться.

А она вскидывает брови и таращится на меня огромными серыми глазами. Какая же она красивая, ах, какая красивая! Чуть вздернутый носик, верхняя губка слегка толще нижней, ну и эти ее глаза, которые все больше и больше становятся!

Вдруг Мажанна делает шаг в мою сторону, подходит ко мне так близко, что я чувствую ее дыхание и тепло ее тела. Ох, какая же она красивая! А дальше — даже не знаю, как это произошло, как вообще такое может произойти… Я не успел отреагировать. Молниеносное движение — и ее рука на моем лице. Через мгновение я понимаю — это можно было бы назвать ударом в глаз. Удар в правый глаз, удар в мой здоровый глаз, под которым не было фиолетового фингала. Голова откидывается назад, и я чувствую острую боль. Это не была пощечина или хлопок, о нет, нет! Никакой пощечины! Это был удар в глаз кулаком, хоть и небольшим, но сильным и довольно костлявым кулаком. Кулаком! Меня ударили кулаком! Ударила баба! Прямо в глаз! И такая боль меня пронзила! Откуда такая сила взялась у этой прекрасной, маленькой женщины?