Мы были обществом излишеств, в том числе и пере- избытка глупостей.
Бартоломеу не остался в стороне. К счастью, его мнение узнали только мы.
— Излишнее пьянство. — И поскольку он никогда и никого не оставлял в покое, то счел нужным добавить, посмотрев на нас: — Переизбыток эго, бродяжничества и религиозности.
Мы слегка помяли ему бока.
До сознания собравшихся стало доходить, что жизнь, которую мы ведем, буквально переполнена излишествами. Они нуждались в мечтах. Человек с распухшими губами и синяком под глазом был готов их предложить, хотя бы самую малость.
— Что нужно сделать, чтобы вернуть нашу полную стрессов жизнь в нормальное русло? — спросил обеспокоенный сеньор семидесяти лет.
Учитель был лаконичен и не уходил от прямого ответа.
— Урежьте излишества, даже если это будет сопряжено с потерей денег и статуса. Если вам не хочется стать пожилыми людьми, требующими вернуть себе молодость, которая уже прошла, имейте мужество урезать. Безболезненных урезаний не бывает.
Я задумался. Неужели учитель сам когда-то проявлял смелость и урезал излишества, или он один из тех теоретиков, которые разглагольствуют о том, чего сами на практике никогда не делали? Способен ли человек, не имеющий практического опыта, проникать в сознание других людей? Он дал мне почувствовать, что время мое скоротечно. Я был по горло в излишествах: излишние занятия, беспокойства, раздумья, жалобы, долги. Я создавал «супермикробов», которые лезли мне в душу.
После речи о борьбе с излишествами в области стиля жизни учитель продал великолепное упражнение, развивающее искусство наблюдения, которое мы выполняли один раз в неделю, и закончил свое выступление так:
— Жизнь быстротечна, в том числе и во временном плане. Прожить ее медленно и приятно — это великий вызов, который брошен смертным. Эти слова напомнили мне, что в прошлом дни пробегали так быстро, что я их не замечал. Теперь, в этом необычном семействе, дни тянулись медленно. Мы вели напряженный образ жизни.
Закончив говорить, учитель почувствовал головокружение. Стресс, который он испытал во время своего выступления, ослабил его, но мы не позволили ему упасть. Соломон и Димас взяли его под руки и вывели из помещения.
Выходил он под горячие аплодисменты. В двухстах метрах от выставочного павильона находился виадук Европейский, под которым учитель собирался отдохнуть. На улице к нему подошел человек и враждебно заговорил:
— Я никогда за один день не слышал столько бредовых идей. Ваши речи — сплошное надувательство.
Мы были оскорблены словами этого типа. Учитель нас успокоил.
— Я ухожу, и пусть мои идеи остаются идеями сумасшедшего, а ваши — идеями мудреца, — ответил он незнакомцу и пошел прочь.
Когда он выходил, люди обращали внимание на странного человека и обменивались мнениями: «Уж не собирается ли он основать какое-нибудь новое общество? Где я возьму столько сил, чтобы урезать мои излишества?» Некоторые хотели уехать жить в сельскую местность, разводить там орхидеи, скот или попробовать вернуться в общество, сменить занятие: наняться добровольцем в филантропические институты, например, в онкологические или детские клиники. Но все те же излишества требовали от них отложить реализацию своих замыслов на будущее. Так что домой они вернулись в задумчивости. Спать сразу не ложились, хотелось избавиться от страха потерять себя. Понемногу я начал понимать, что учитель является не столько продавцом грез, сколько продавцом бессонницы.
Когда мы выходили из храма информатики, произошло еще одно событие. Некая хорошо одетая женщина, хотя и видела, что учитель едва держится на ногах, захотела с ним поговорить. Мы объяснили ей, что момент для этого не самый подходящий. Но учитель, эабыв о своем головокружении, решил выслушать удрученную женщину.
— У моей горячо любимой шестилетней дочки Жоаны рак. Врачи говорят, что жить ей осталось от силы еще три месяца. Мой свет погас. Я хотела бы умереть вместо нее. Я не могу оставаться дома. Здесь я оказалась, потому что впадаю в отчаяние каждый раз, когда вижу ее, а она у меня особенная. Иногда даже старается успокоить меня.
Мы были потрясены и в очередной раз устыдились своей бесчувственности.
— Дочь моя! — взволнованно начал учитель. — Я не обладаю такой сверхъестественной силой, которая позволила бы мне помочь маленькой Жоане. Но могу сказать, что три страшных месяца пролетят как секунды, тогда как три месяца, прожитых в довольстве, подобны вечности. Не хороните дочь в могилу своего страха. Ступайте домой, откройте ее для себя и позвольте ей открыть вас. Живите с ней полной жизнью, максимально насыщая ее радостью, все то время, которое ей отпущено.
Женщина ушла в приподнятом настроении, обуреваемая желанием превратить каждую минуту в уникальный момент. Мы не знали, проживет ли маленькая Жоана немного больше или нет. Но мы были уверены в том, что за следующие три месяца они смогут прожить более яркую и более активную жизнь, чем большинство родителей и за тридцать лет.
Я вспомнил, каким отцом я был. Захотелось разыскать Жоао Маркоса и просить его простить меня за легкомыслие и интеллектуализм.
Яд социальной назойливости
Пока мы вели своего учителя к Европейскому виадуку, Бартоломеу приотстал от группы. Какой-то репортер пожелал взять у нас интервью, чтобы разузнать побольше о личности и намерениях нашего учителя. Заметив, что Бартоломеу замешкался, репортер отозвал его в сторону и предложил дать интервью. Бартоломеу пришел в возбуждение, не понимая, в какую опасную зону вступает.
Журналист начал с прямых вопросов.
— Правда ли, что мужчина, которого мы слушали, призвал вас следовать за ним, не обещая никакого вознаграждения и никакой безопасности?
— Да, — просто ответил Бартоломеу.
— Это правда, что вы живете под каким-то мостом?
— Не под одним. Мы живем под многими мостами и виадуками.
— Как это? Кто вы такие? За кем идете?
Не зная, что ответить, Бартоломеу, недолго думая, ляпнул:
— Мы? Мы — группа творческих людей.
— Лицедеи, художники, скульпторы? — допытывался журналист, решив, что имеет дело с эксцентричной группой артистов театра. Но ошибся.
Пребывая в веселом настроении, несносный Краснобай ответил:
— Нет. Мы специалисты по усложнению жизни.
И он разразился своим знаменитым хохотом, который был слышен за пятьдесят метров.
Журналист почувствовал себя уязвленным. Что же касается моего друга, то он был чистосердечен и находчив. Через секунду он уже давал пояснения своим словам:
— До сих пор мы лишь усложняли жизнь, а теперь у нас наступил сложный процесс разусложнения. Это нелегко, но мы достигнем своей цели.
Краснобай был преисполнен энтузиазма, ибо это интервью было в его жизни первым. Он чувствовал, как его влечет, хоть и не очень сильно, яд социальной назойливости.
