— Затем мы поженились, и острота ощущений немного ушла — скорее, для нее, чем для меня. Я был по-прежнему… не хочется постоянно повторять «счастлив», но другого слова не подберу. И еще горд, невообразимо горд. Когда мы приходили в гости, люди поздравляли меня, а я им отвечал: «Знаете, я до сих пор не верю, что она моя жена». Со временем я, конечно, поверил. И стал воспринимать ее как данность, хотя воспринимать так никого нельзя, никого и никогда. В первые годы она нередко повторяла, что ей со мной не бывает скучно, и это был для меня наивысший комплимент, но под конец она перестала это говорить. Вероятно, я наскучил ей хуже горькой редьки… своим тщеславием, своим позерством, уж не знаю, чем еще. Жалостью к себе. Вот тогда-то, я думаю, ею и овладело беспокойство… вместе со скукой. Черт побери, Эмили, я не в состоянии тебе объяснить, до чего ж она была мила. Это нельзя выразить словами. Нежная, любящая и при этом жесткая. Жесткая не в плохом смысле, а в смысле несгибаемая, мужественная. Она смотрела на мир без всяких сантиментов. А ум! Меня порой даже путало, как она чисто интуитивно сразу нащупывает самую сердцевину малопонятной и запутанной истории. А ее чувство юмора!.. Нет, она не бросалась сногсшибательными короткими афоризмами, но у нее был острый глаз на абсурдность всего претенциозного. Она была идеальной спутницей. Почему я все время говорю «была»? Она ведь не умерла. Да, она была идеальной спутницей для меня, а теперь будет идеальной спутницей для другого мужчины… или мужчин. Думаю, она перепробует много вариантов, прежде чем снова бросить якорь.
Он плюхнулся в кресло и, закрыв глаза, принялся массировать тонкую переносицу большим и указательным пальцами.
— И когда я начинаю думать о ней в этом контексте, — произнес он бесстрастным, если не безжизненным голосом, — когда я мысленно вижу ее с другим мужчиной, как она раздвигает перед ним ноги и…
— Говард, прекрати, — не выдержала Эмили и даже встала для большего напора. — Какой-то сладкий сироп. Ты ведешь себя как влюбленный мальчик, это тебя недостойно. А кроме того, это не очень… — она заколебалась, стоит ли говорить, и все-таки сказала: —…не очень-то деликатно по отношению ко мне.
На это он открыл глаза и тут же снова закрыл.
— Я полагал, что мы друзья, а с друзьями можно говорить без обиняков.
— А тебе не приходило в голову, что я могу приревновать?
— Мм… Нет, такая мысль мне в голову не приходила. Не понимаю, как можно ревновать к тому, что осталось в прошлом?
— Говард, ей-богу. А если бы я каждый вечер распространялась о том, какие потрясающие у меня были мужчины?
Но это был риторический вопрос. Она могла рассказывать Говарду Даннингеру что угодно и про кого угодно, ему не было до этого никакого дела.
В декабре компания «Нэшнл карбон» послала его в Калифорнию на две недели.
— Собираешься повидаться с Линдой? — спросила она его во время сборов.
— Как ты себе это представляешь? Я буду в Лос-Анджелесе, а она живет гораздо севернее Сан-Франциско. Это большой штат. А кроме всего прочего…
— Да?
— Кроме всего прочего, я не могу закрыть этот чертов чемодан.
Ей тяжело дались эти две недели — он позвонил ей лишь дважды, ближе к концу, — но она выдержала, и все-таки он вернулся.
А однажды февральским вечером, когда они уже собирались ложиться спать, позвонила Сара.
— Эмми? Ты одна?
— Вообще-то нет, я…
— Вот как? А я надеялась застать тебя одну. Обертоны ее голоса и сам ритм сразу воскресили в памяти Эмили этот жуткий старый дом в Сент-Чарльзе, с его плесенью, промозглостью, глазеющими из рам предками и запахом отбросов из кухни.
— Что случилось, Сара?
— Позволь мне процитировать Джона Стейнбека. Это зима тревоги нашей.
— Детка, по-моему, Стейнбек был неоригинален. Что, Тони опять?..
— Да. И я, Эмми, приняла решение. Я здесь не останусь. Я хочу жить с тобой.
— Сара, дело в том… Боюсь, что это невозможно. — Она посмотрела на Говарда, стоявшего в халате неподалеку и слушавшего ее разговор с неподдельным интересом. Она рассказывала ему о своей сестре. — Дело в том, что я теперь живу не одна.
— А-а. Ты хочешь сказать, что у тебя… понятно. Что ж, это осложняет дело, но все равно. Я уезжаю. Остановлюсь в недорогой гостинице. Послушай, ты мне не поможешь найти работу? Я тоже могу писать рекламные объявления. Сама знаешь, я всегда умела… составить фразу.
— Боюсь, что этого мало, — сказала Эмили.
1 [топы получить такое место, как мое, потребуется не один год. Мне кажется, тебе лучше поискать что-то другое.
— Например?
— Ну, например, место секретарши или что-то в этом роде. — Повисла пауза. — Сара, послушай. Ты уверена, что тебе это нужно?
Эмили держала трубку обеими руками и покусывала губу в поисках аргументов. Еще не так давно она уговаривала сестру уехать из дома; теперь она призывала ее остаться.
— Ах, я сама не знаю, — ответила Сара. — Я уже ничего не знаю. Всё так… запутанно.
— Скажи, Тони рядом? Я могу поговорить с ним? — И когда в трубке послышалось пьяненькое, как ей показалось, хмыканье, она почувствовала, как к ней мгновенно возвращается кураж, который она пережила в ту драматическую ночь в гостинице. — Вот что, Уилсон, — начала она. — Я хочу, чтобы ты оставил мою сестру в покое, ясно? — Ее голос то звенел на высокой ноте, то становился сдержанно-бесстрастным, и до нее вдруг дошло: это она разыгрывает спектакль перед Говардом. Пусть увидит, что она умеет быть не только нежной и любящей, но также жесткой, несгибаемой и мужественной. Что она умеет смотреть на мир без всяких сантиментов. — Держи свои гребаные кулачищи при себе, — продолжала она. — Если бы я была мужчиной, я бы сегодня же приехала и заставила тебя пожалеть о том, что ты вообще родился с руками. Ты меня понял? А теперь дай мне снова Сару.
Послышался приглушенный скрежет, как будто передвинули тяжелую мебель, а затем в трубке раздался Сарин голос, и сразу стало ясно, что она передумала.
— Извини, Эмми, что я тебя побеспокоила. Мне вообще не следовало тебе звонить. Все будет хорошо.
— Нет-нет, — возразила Эмили, испытывая огромное облегчение. — Звони мне в любое время. В любое, слышишь? А я пока буду просматривать колонку объявлений о вакансиях в «Таймс», хорошо? Просто сейчас, мне кажется, для этого не самый подходящий момент.
— Я тоже так думаю. Ну всё, Эмми. Спасибо тебе. Когда она положила трубку, Говард протянул ей выпивку со словами:
— Это ужасно. Представляю, каково тебе.
— Проблема в том, что я ничего не могу сделать, Говард, — сказала она. Ей хотелось поплакать у него на плече, но он не подошел ближе, не обнял ее.
— Вообще-то ты могла бы временно отдать ей эту квартиру, — сказал он, — а мы бы пока пожили у меня.
