— Скажешь тоже, — улыбнулся Бьярки. — Нет у нас в долине настоящих скальдов, оттого и висы наши просты, как овечье блеяние. Разве Хрейн Тёртый сумеет сравниться с Браги Старым или Гуннлаугом Змеиным Языком, не говоря уж об Эгиле, сыне Грима Лысого[25], что бы он о себе ни мнил? И никто здесь отродясь не сложил ни единой саги. Вот уж по ту сторону Медвежего хребта иной раз можно набрести и на настоящего скальда, хотя бы на того же Финнбоги по прозвищу В Душу Мать, и если уж посчастливится застать его трезвым и в добром расположении духа, то можно услышать настоящую исландскую драпу, а то и сагу!
— А ты хотел бы, чтобы о тебе сложили сагу? — спросила Хейд.
— А кто бы не хотел! — горестно вздохнул Бьярки. — Вот только название у той саги будет такое, что овцам на смех: Сага о Бьярки Безродном... Да и какой же подвиг я мог бы совершить, чтобы попасть скальду на язык? Я не викинг, не берсерк, а всего лишь маленький слаф, в руках ничего острее колуна не державший.
— Ну, может быть, еще совершишь, — успокоила его Хейд.
— В твоих книгах ничего обо мне не написано? — спросил Бьярки.
— Там обо всех написано, — сказала Хейд. — Да только ведь никогда не найдешь то, что нужно. А коли найдешь, так не прочтешь.
— Что проку в таких книгах, которые более непонятны, чем расположение звезд безоблачной ночью? — удивился Бьярки. — И какие от них могут быть кому-то вред или польза? Отдать их этому ирландскому конунгу, и дело с концом?
— Я бы отдала, — вздохнула Хейд. — Да только Мгахобунабох не велел. Что же получается? Он сделал меня тем, кто я есть, отдал мне все самое ценное, что у него было, взял с меня слово унести и сохранить. А я, не увидев даже, а услыхав о каком-то приблудном конунге, который посягает на кусок, что ему не по зубам и не по мозгам, очертя голову несусь навстречу, чтобы только избавиться от книг — с рук долой?! Так не годится. И пускай я всего лишь женщина, слабая и не слишком умная, но и у меня есть свои представления о чести и достоинстве.
— Много ли помогут тебе твои честь и достоинство, — сказал Медвежонок, — когда Вальдимар конунг занесет меч над твоей головой?
— Так или иначе, — сказала Хейд, — чему быть, того не миновать. Я уже говорила: Вальдимар конунг все равно убьет меня, отдам ли я ему книги с покорностью или стану цепляться за них, как мать за уводимое в рабство дитя. Не в его обычаях щадить тех, кто вынудил его скитаться по горам и равнинам столько времени. Между прочим, тех, кто оказал ему услугу, он тоже не любит оставлять в живых. Даже если это были те, кто предоставил ему стол и кров.
— Разве законы гостеприимства для него пустой звук? — поразился Бьярки.
— Всего лишь проявление слабости перед лицом неодолимой силы, — отвечала Хейд. — Слабых надо убивать, чтобы не плодили слабость. Вот если бы кто-то напал с оружием на Вальдимара конунга и его ратников, едва только те ступили на его двор, он убил бы такого смельчака с радостью и уважением. Потому что смелых убивать одно удовольствие.
— Но ведь однажды кто-то убьет и самого Вальдимара конунга, — сказал Бьярки.
— Значит, этот кто-то сильнее, чем он, — сказала Хейд. — А умереть от рук сильного противника — мечта любого конунга.
— Странные вы люди, — промолвил Бьярки и призадумался. А потом спросил: — У тебя те же мысли, что и у меня?
— Похоже на то, — сказала Хейд.
— И мой хозяин Ульвхедин Пустой Мешок обречен?
— Ты прав, Медвежонок.
— А об этом тоже написано в твоих книгах?
— Ну разумеется.
— А написано ли в них, что будет, если я предупрежу хозяина о грозящей ему смерти?
— Лучше тебе там не появляться, — сказала Хейд. — Тогда, быть может, хоть кто-то уцелеет в Медвежьей долине.
— Бьёрндаль не так тесен, как кажется, — сказал Медвежонок. — Вальдимару конунгу еще нужно как-то пересечь его из края в край. А у нас тут в каждом доме на стенах висят топоры.
— Вы, исландцы, далеко не трусы, — согласилась Хейд. — А если еще и разогреете свою кровь брагой, так и чужую сразу не прочь пролить. Но вы отважны, а Вальдимар конунг и его ратники искусны. Они пройдут сквозь долину, как раскаленный клинок сквозь брусок масла. И даже потеряв половину своего отряда в схватках с викингами, Вальдимар конунг не отступит и придет за мной.
— Если только вызванный тобой ас не остановит его, — заметил Бьярки.
— Вот только что-то мне подсказывает, что не очень-то он рвется исполнить Веление, — сказала Хейд. — По-моему, он затеял какую-то злую шутку надо всеми нами.
— Мне тоже так показалось, — сказал Бьярки. — И по всему выходит: это сам Локи[26]. Уж он-то горазд на разные козни. И больше всех от него доставалось самим асам. То он ожерелье украдет у Фрейи, то саму Идунн[27]отдаст на потеху своему дружку-великану Тьяци... А ведь асы не из тех, кто безнаказанно дозволит над собой потешаться! Вот и оказался он разделен на девять частей и заключен в камни, даром что и сам из асов. На всякого хитрого аса есть свой Тор с молотком! Так что готов я биться об заклад чего угодно, что это Локи.
— Это-то меня и пугает больше всего, — кивнула женщина. — Кроме, пожалуй, собственной смерти. Конечно, мне льстит, что один из асов снизошел, чтобы принять участие в моей судьбе. Но вот только старины Локи нам здесь недоставало для полного счастья. Вот и получается, что спасала-то я себя, а беду накликала на весь Бьёрндаль!
— Правду говорят, что нужно подальше держаться от женщины, особенно если она ведьма, — сказал Бьярки, — и от ведьмы, особенно если она женщина.
— Кто это так говорит? — спросила Хейд.
— Например, я, — ответил Бьярки.
— А ты не так умен, как кажешься, — сказала Хейд.
— Уж каков есть, — вздохнул парень.
— Ты гораздо умнее, — сказала колдунья.
