Сейлбер причалил у края доков. Гигантские краны и подъемные машины стояли бесхозными; все, кто хотел отсюда бежать, давным-давно это сделали. Металлические столбики были увенчаны головами людей и нелюдей. Шадрах на них даже не обернулся. Ему приходилось видеть кое-что и похуже. Мужчина первым соскочил на пирс, Голлукс последовал за ним. Сейлбер с громким всхлипом тут же нырнул и яростно заработал широкими крыльями, будто спешил как можно дальше и глубже уйти от своего безумного кузена-левиафана.
Едва ступив на пирс, Шадрах ощутил то сильное, то затухающее сердцебиение левиафана. И трепет плавников глубоко под водой, от которого и док, и он сам опасно качались, готовясь в любую минуту взлететь на воздух. Отовсюду доносилась ужасная музыка, что-то вроде погребальных рыданий. Высоко-высоко над головой опрокинутыми горными пиками сверкали колоссальных размеров зубы.
— Куда нам, Голлукс? — осведомился мужчина.
— Сюда, — отозвался тот, поднимаясь по ступенькам в рот левиафана.
Автоматическая лестница не работала: подъемный механизм забили гниющие тела, так что путешественникам пришлось шагать самим, опасливо переступая через остатки бойни.
Ступенек через десять навстречу мужчине метнулся съехавший по перилам ганеша, за которым бежал по пятам сурикат с дубинкой. Шадрах не успел и глазом моргнуть, как череп жертвы громко хрустнул под ударом, а тело шлепнулось ему под ноги. Мужчина пристрелил преследователя, не дав ему возможности проявить себя ни врагом, ни другом, и сурикат со знакомым хлюпающим звуком тоже рухнул у ног Шадраха.
— Не нравится мне здесь, Голлукс, — произнес мужчина. — Идем скорее, куда собирались.
— Голлукс тебе ответит одно: это просто гниющая рыба. «Нравится-не нравится» тут ни при чем.
Путешественники заторопились вверх по крутому склону, обходя груды тел, блестящие и скользкие от крови. Глядя на своего спутника, которому приходилось высоко прыгать со ступени на ступень, мужчина внезапно понял и поразился: бесконечно огромный даже для него, левиафан должен был казаться Голлуксу целым миром.
Взобравшись на губу чудовища, они сделали остановку и огляделись. По обе стороны, в нестерпимой близи, подобно скалам-близнецам высились челюсти. Исполинские зубы, каждый — размером с корабль, мерцали собственным белым светом; между ними сновали, очищая изъязвленные поверхности, гигантские чешуйницы. Достаточно было левиафану просто захлопнуть рот, щелкнуть зубами, и весь мир Квина исчез бы в капкане. Интересно, какая надобность — селиться внутри гигантского и опасного чудища?
Впрочем, челюсти привлекли внимание Шадраха лишь на секунду: он уже видел их издалека, и вблизи мало что изменилось. Куда больше его занимало чрево левиафана, в котором Квин устроил свою подземную империю.
Никогда еще ни одно существо не имело такой широкой, престранной и любопытной глотки. Верхний ряд зубов начинался по меньшей мере в четырех тысячах метров над местом, где стоял мужчина. А в бассейне горла находился целый мир, вырубленный из плоти, лишенной нервных окончаний.
Живописную картину озаряли сами челюсти — правда, непостоянным густо-желтым сиянием: кое-где зубов не хватало, некоторые провалились в десны или качались, грозя выпасть в любую минуту, или валялись на дне глотки. Местами куски прогнившей плоти отслоились и теперь лежали у входа зловонными грудами и лужами. С небосвода, вернее, из горла левиафана, дул горячий ветер, пахнущий кровью и разложением: так рыба управляла температурой своего тела, разгоняя холод погребения на тридцатом подземном уровне.
Стороны глотки представляли собой совершенно разные миры. По левую руку располагалось множество высоких и тускло-зеленых баков, среди которых были рассыпаны приземистые здания, вырубленные из мяса вдоль линии зубов и подпирающие их, чтобы не валились вовнутрь. В обиталищах и лабораториях, о назначении которых Шадрах не мог догадаться, кипела суета: мелкие схватки на чешуе левиафана переросли здесь в серьезные битвы. Сурикаты палили по своим и по чужим без разбора. На расстоянии миниатюрные сражения обретали занятно-медлительное свойство, а тактики — явную предсказуемость ритуальных игр. Одну особенно высокую башню охватило пламя, оно коснулась десны — и плоть левиафана съежилась и почернела, будто бумага, к которой поднесли спичку. Итак, чудовище поджаривалось как изнутри, так и снаружи, а между тем праздно держалось на воде и вращало глазом, ища пути к спасению. Пустые баки, разбросанные подобно гигантским бутылкам из-под вина, лежали открытыми либо треснувшими; над ними вился слабый зеленый дымок. Один из них на глазах у Шадраха сорвался с креплений (внутри завизжала неоформившаяся плоть) и покатился, ударяясь то одной стороной, то другой, пока не исчез в голодной и розовой тьме.
Но если левая половина рта левиафана являла собой обезумевший мир, то в правой царила противоестественная тишина. Квин насадил здесь еловый лес, в котором, несмотря на ветер, ничто не шевелилось, ни единая ветка. Мужчине почудился некий далекий проблеск, что-то вроде ручья и белого мостика над ним. Лес показался странно знакомым…
— Куда дальше? — спросил Шадрах.
— В чащу. Голлукс бывал там раньше.
— Почему в лесу так тихо?
— Там обитает Квин. Никто не пожелает его рассердить или навлечь его гнев. Квин — Живой художник. Квин создал Голлукса. И всех нас.
Дорожка в чащу стала дорогой агонии. По сторонам корчились на распятиях десятки существ. Шадрах не смотрел ни направо, ни налево; он только достал Иоанна Крестителя из кармана и заново пристегнул его к руке. Какая разница, как теперь с ним поступить? Голова обвела окрестности мутными глазами, принюхалась и произнесла что-то неразборчивое.
— Что ты сказал?
— Крабами пахнет. Чую еду.
— Еще немного, и мы на месте.
— Знаю. Еще немного, и мы покойники.
— Так до конца и будешь огрызаться?
— А что ты хочешь услышать?
— Ничего. Видишь, какие дела вокруг?
— Вижу. Хаос. Предатели порядка. Ходячие сны. Кошмары.
Веки Иоанна Крестителя задрожали и вновь сомкнулись. В сурикате осталось так мало жизни, что Шадрах был готов оставить беднягу на обочине, у подножий крестов, но у него не поднялась рука. Каким-то образом Иоанн Креститель стал человеку более чем попутчиком; он сделался талисманом. И потом, эта бомба в ухе…
* * *
Еще не добравшись до дна, мужчина наткнулся на добрую сотню Кэндлов. Дорожка резко вильнула вниз и направо, поворачивая вокруг огромного зуба, выпавшего из десны, по всей видимости, много лет назад, и тут перед Шадрахом выросла чаща. По сторонам темнели новые распятия, на которых аккуратно висели точные двойники жреца: большая половина тела — как у волка или койота, вытянутое лицо — почти звериная морда с желтыми глазами, в которых темнело давнее прошлое. Ноги оканчивались полуступнями, полулапами. Сзади безжизненно висели хвосты, покрытые коркой застывшей крови. Длинные конечности, походившие на гадюк, но в каком-то неестественном положении, казалось, были существам в тягость. А вдали разгоралось между зданиями огненное зарево. В отличие от всех предыдущих распятий здесь не слышалось ни единого стона. Странные создания не издавали ни звука. На перекладинах их держали гайки с болтами; нечего было и думать о том, чтобы снять кого-нибудь из несчастных.
