Случившееся произошло, его не вернуть. «Страсть», «ритуал», «амок»… Каких только слов не придумывают люди, чтобы объяснить то, чего другой все равно не поймет. Или поймет, но по-своему.
Итак, сухой остаток. Я заплатил большую сумму денег. За что? За десять террас, на которых буду выращивать рис. За ночь с женщиной, которую страстно желал. За то, чтобы пройти настоящий ритуал посвящения. За счастливую возможность быть членом баньяра.
А еще — за тоску в груди. За нежелание видеть никого — ни Марата, ни Гунтура, ни Спартака, ни мужа Марты, ни, саму Марту. За то, чтобы мною с самыми лучшими намерениями попользовались.
И то, и другое не было правдой. Даже наполовину. А правду хотелось найти. Нужно было занять себя чем-то, прежде чем решить, бежать ли с этого острова, пряча разочарование и досаду в дальнюю камеру хранения памяти, или же остаться, чтобы стать крестьянином и растить рис ага, умножая число «чистых» продуктов, на которые так падок современный человек.
Континентальный завтрак придал мне силы. А когда я хрустел последним тостом, пришло и решение. Одним глотком допив кофе, я вернулся в свое бунгало, надел рубашку цвета хаки, серые джинсы, плетеную шляпу и позвонил на ресепшен с просьбой вызвать такси. Через несколько минут синяя машина с черно-желтыми шашечками на боках стояла у выезда из отеля.
— Вам звонили из галереи Уртака, — крикнула мне администратор, когда я запрыгивал в машину.
— Хорошо! Но — потом! — ответил я.
Я взял с собой карту Бали и показал водителю, куда нужно ехать.
— А там? — спросил он.
— Там я вспомню. Покажу, куда повернуть.
Через полтора часа мы были в нескольких километрах от озера Братан. Зрительная память не подвела меня. Машина повернула именно на ту дорожку, на которую было нужно, и вскоре оказалась около сарая, где нас несколько дней назад встречал китайский агротехник господина Самира. Террасы были теми же, как и заросли сапотовых деревьев в нижней части долины. Пахло водой и вполне натуральным удобрением.
На террасах работало много-много людей. Расплатившись с таксистом, я поискал глазами китайца, имени которого не запомнил, и начал приветственно махать ему. Увидев меня, тот очень удивился.
— Господин из России? — произнес агротехник, подойдя ко мне, и протянул руку, предварительно обтерев ее о штанину.
— Он самый. — Я пожал узкую костистую ладонь.
— Меня зовут Мао — да, именно так, — сказал китаец. — Но вы, наверное, ищете господина Самира?
Я отрицательно покачал головой:
— Нет. Я буду рад видеть, если он появится, но искал я вас.
Мао был еще более удивлен:
— Чем могу помочь?
— Я хочу работать. Как эти люди. — Я указал на балийцев, которые под мерное пение доставали из корзин ростки и ловким движением ввинчивали их в покрытую водой землю.
— Зачем? У нас уже много-много людей…
— Мне не нужна плата. Я купил землю. Там, на севере, — я махнул рукой в сторону Братана и Байана. — Я жду, пока переводят деньги, освобождают мой новый дом. Но я уже хочу работать. Хочу понять, что такое быть крестьянином.
Мао засмеялся:
— Крестьянин — это я. И господин Самир. А это — просто работники. Они посадят рис и уйдут. Будут чинить мотоциклы в поселках…
— И все-таки хочу вас попросить об одолжении. Пустите меня к ним. Хотя бы на один день.
Мао пожал плечами:
— Хорошо, уважаемый господин из России. Только прежде нужно поменять обувь.
«Семь самураев» Акиры Куросавы — один из моих любимых фильмов. Помните, как он заканчивается? Оставшиеся в живых самураи покидают деревню. Они выполнили свой долг, их друзья отдали свои жизни. Самый молодой из самураев познал любовь местной красавицы — и был оставлен ею. Как иначе, они из таких разных кланов!.. Самураи уходят, оглядываясь на деревню, — и зрителя не оставляет ощущение, что они идут в никуда и что жизнь остается вместе с крестьянами, отчаянно храбрыми и трусоватыми, искренними и неблагодарными одновременно. С крестьянами, сажающими рис и что-то себе напевающими.
Мне надоело изображать из себя самурая, — признался я себе. И уже после первого часа поклонов, которые я совершал перед водой, скрывающей землю, дыра в моем существе стала затягиваться.
