— Нет, ничего особенного, — заверил он себя. — Мир пока еще не перевернулся.
— Ой, совсем забыла. Ты представляешь, я ей позвонила, искала тебя, так она сказала, что это все она виновата и что теперь она станет сестрой. Короче, какой-то там монашеский орден. Не помню, как называется. — Андрену передернуло, по коже побежали мурашки. — Милдред плакала и обвиняла во всем себя, еще сказала, что недостойна такой работы. Нет, ты представляешь? Собралась уйти в монастырь. Неужели это до сих пор возможно?
— Не знаю, — ответил Джим.
— Я поднялась наверх, чтобы поговорить с ней, но она никого не слушает. Говорит, она давно уже об этом подумывала. И такая молоденькая. Брад стал последней каплей. Она уже и чемодан собрала. Я проводила ее до лифта. Все надеялась уговорить. Но Милдред и слушать меня не стала. Уехала, и все. Может, у нее крыша съехала, а?
Джим покачал головой.
— Подумать только.
— Андрена встала за спиной у мужа и принялась массировать ему плечи.
— Ох, хорошо! М-м-м, замечательно.
— Может, поешь? — Она попыталась сменить тему. — Бутерброд с курицей будешь?
— Не-а, — довольно промычал Джим.
— Я сегодня тоже справки наводила. Только у меня теперь свободного времени почти нет. Дали новое задание. Криминал. Буду писать про зубного маньяка — Она нагнулась, чтобы увидеть выражение мужниного лица. Муж глупо улыбался.
— Здорово. — Вот и все, что он соизволил сказать.
Андрена делала массаж, а сама глядела то в потолок, то на город за окном. Дни становятся короче. Точно, короче. С каждым годом. Кажется, короче уже некуда, а все равно укорачиваются. Она тяжело вздохнула и впилась ногтями мужу в плечи. От отчаяния.
— Ой! — Джим подпрыгнул.
— Извини, — рассеянно произнесла Андрена и подумала: «Вот видишь, просить прощения не так уж трудно».
Джим вывернул шею и сердито посмотрел на жену:
— Ты что?!
— Ничего.
Скорчив обиженную гримасу, она уселась на диван и сложила руки на коленях. Андрена сама удивлялась, как быстро сегодня меняется ее настроение. Из-за этой истории дела в семье пошли шиворот-навыворот. Скорее бы все закончилось. Найти этого Брада и забыть о нем наконец. От него одни неприятности. Зачем Джимми с ним связался? На кой черт нормальному взрослому человеку понадобилось нянчиться с придурком? Может, потому, что Андрена не хочет заводить детей? Может, Джимми считает Брада своим пасынком?
Ее так и подмывало закатить скандал, но, посмотрев в затуманенные глаза мужа, Андрена решила оставить его в покое. Уж очень у бедняги был несчастный вид.
— Да плюнь ты, — прошептала она.
Джим не ответил. Он уже дремал и во сне видел лицо Брада, разрисованное, как у клоуна. Лицо смотрело на Джима с боксерской груши, которая возвращалась после каждого удара. И чем сильнее Джим бил, тем стремительнее груша прилетала обратно, тем ехиднее и увереннее становилась нарисованная улыбка.
* * *
Полицейский улыбался и вертел в пальцах рюмку. Ему нравилось сочетание гладкого стекла и колючего бурбона. Сержант медленно поднес рюмку к губам, помедлил, словно что-то разглядывал сквозь янтарную жидкость, и проглотил. Во рту вспыхнуло бархатистое пламя. Огонь и лед. Вот оно, двуличие. Просто идеальный пример. Сержант облизнул усы.
— Сейчас вернусь, — крикнул он бармену. — Повтори.
И кинул купюру на барную стойку.
Бармен посмотрел ему вслед, что-то сказал другому посетителю и покачал головой. Снаружи воздух был свеж и напоен ночными звуками. Над головой шелестели могучие клены. За ними огненными прочерками мелькали автомобили. Люди в салонах разговаривали, высовывались из окон, окликали друзей на тротуарах. Стива едва не захлестнула волна воспоминаний, но он тут же одернул себя. Воспоминания теперь ничего не значат. Прошлое обесценилось. Ушло. Ни прикоснуться, ни вернуть. Хоть оно и стоит до сих пор перед глазами.
Полицейский поднялся на веранду, куда днем выносили столики. Вон она, больница, огромное кирпичное здание в двух кварталах к западу. Кое-где в окнах еще горит свет, можно даже разглядеть занавески. Как живется там, внутри?
Разве можно забыть огромный пустой холл, затхлый воздух лифтов, бесконечные извилистые коридоры? Когда-то Стиву казалось, что он сливается с холодными белыми стенами этого странного дома, где время остановилось. И женщина, которую он навещал (просто женщина, а не жена, потому что узнать ее было нельзя), тоже таяла, растворялась на глазах. Болезнь украла ее красоту, иссушила тело. Под конец кожа на скулах так натянулась, что стала прозрачной, как целлофан.
А потом вдруг появилась надежда. Женщина снова начала есть и улыбаться. Улыбаться! Пусть робко, пусть едва заметно, но это была настоящая улыбка. Вернулись знакомые жесты, знакомый свет в глазах. Шаг за шагом она становилась похожей на себя прежнюю. Стив верил, что женщина одержит победу над собой, найдет дорогу обратно и все будет как раньше. «Приемлемое качество жизни» — так назвал это лечащий врач.
Оглушенный больничной тишиной, озверевший от долгих часов, что протекли впустую, Стив потребовал объяснений. Он спросил, что, черт возьми, значит «приемлемое качество жизни»? Но врач только улыбнулся и ободряюще похлопал его по плечу.
Женщина поправилась. Медленно, но верно она входила в роль жены.
«С ней все хорошо», — твердил себе Стив.
Когда он забегал домой пообедать, жена тоже садилась за стол. Взгляд ее все еще был отстраненным, временами застывал, становился жестоким и кротким одновременно. Вызов и покорность судьбе — вот что отражали ее глаза. Нет, не глаза, скорее две ракушки с какими-то жалкими, безмозглыми, ненужными моллюсками.
Обедали вместе каждый день. Иногда разговаривали. Делились новостями. Стив наблюдал за женой, пытался приподнять таинственную завесу, разглядеть страдание за маской безразличия, увидеть то, что видела только она.
Когда глаза жены остановились и опустели, настенные часы показывали 12.20. Эти цифры врезались в память навсегда. Под часами стоял стул. На спинке — кобура, которую Стив снял, садясь обедать. Пустая. Он обернулся к жене, но в комнате ее уже не было.
Стив запомнил все: как вскочил рывком, как задрожали колени, как зазвенели стекла от оглушительного хлопка. Этот хлопок оборвал что-то в голове у Стива. За дверью ванной шлепнуло. Это ударилось о кафель тело.
Стив не мог взять в толк, как жене удалось незаметно выйти из-за стола и украсть оружие. А что, если он все видел? Видел, как в глазах у нее поселилась тоска, от которой есть только одно средство? Видел и не стал мешать?
— Ей так лучше.
Стив сказал это, и правда обожгла его. Как он посмел признаться самому себе? Он что же, с самого начала все понимал? А может быть, даже стремился к такой развязке?
