открытым бортом. Судя по всему, мы с Панасычем гораздо более важные люди, если для наших нужд выделили легковушку. Да еще с личным шофёром.
Выглядел водитель, кстати, достаточно молодым. Лет двадцать пять, может тридцать, и то с натяжкой. Заметив Шипко, который широким, размашистым шагом приближался к машине, парень замер, вытянулся по струнке, а потом вдруг по-доброму, открыто улыбнулся чекисту, как хорошему знакомому.
— Николай Панасыч, сто лет не видел вас, — начал было он и даже подался вперед, собираясь пойти навстречу.
Но в этот момент заметил меня, топающего следом за Шипко, моментально посерьезнел и сразу исправился:
— Простите, товарищ сержант государственной безопасности…
— Да ладно тебе, Павлуша. Это — свои. Воспитанник мой. Можно сказать, сын родной, — выдал Панасыч абсолютно серьёзным тоном, хотя я прямо всеми фибрами души почувствовал сарказм в его словах.
При этом Панасыч не остановился, не сбавил темп. Проскочил мимо водителя, лишь кивнув ему в знак приветствия, и сразу направился к тачке.
Я удивлённо посмотрел Шипко в спину. Какие интересные новости. Везет мне — слов нет. Только слёзы счастья лить остается. В Москве без пяти минут дядя остался. Тут — человек сразу в отцы метит. И главное, все, как на подбор, исключительно чекисты.
— А-а-а… Ну отлично тогда. Рад знакомству, — водитель протянул мне руку, приветствуя. — Павел.
— Алексей, — буркнул я, но ладонь парню пожал. Он точно ни в чем не виноват. Зачем на него срываться?
Кожанка у Павла была расстегнута и я вполне мог оценить форму, знаки отличия на которой имелись в виде одной «шпалы». Значит, получается, передо мной лейтенант государственной безопасности. Шипко — сержант. Я хмуро посмотрел на Панасыча, который уже практически залез в машину.
В общем-то, вывод один. Или Шипко такой же сержант, как я — Майя Плесецкая, даже не Коля Цискаридзе. Но это странно. Имя поменять — ок. Звание занижать — херня какая-то. Либо Панасыч за пределами школы занимается делами, где сержант он или майор — играет не самую решающую роль. Потому что все, кого мы встречаем, ведут себя с Шипко, будто он где-то чуть ниже Бекетова стоит в этой их нквдешной иерархии. А Павел, который сейчас пялится на дорогу и крутит баранку, вообще, между прочим, относится к моему воспитателю с откровенным уважением, граничащим с восхищением.
По большому счету, какая мне разница, кем Панасыч является на самом деле? Один черт я его скоро забуду, потому что мы вряд ли встретимся после того, как наша группа уйдет за кордон. Но при этом, не могу жить спокойно, если чего-то не понимаю. А насчёт Шипко я не понимаю не просто чего-то, я не понимаю всего. Прямо зудит у меня что-то внутри. Покоя не дает.
— Ну ты чего застыл, Реутов? — Панасыч уже уселся на заднее сиденье и смотрел теперь на меня с ожиданием. — Ноги отнялись или как? Машины ты прежде вроде бы видел. Не говори только, что тебя удивил вид самоходной телеги, которая без лошади едет. Ты ж не совсем у нас кретин. И ездил уже на подобных с товарищем Клячиным. Чего бестолковимся? Время, Реутов! Нам обратно через несколько часов вылетать.
— Да блин… — буркнул я себе под нос очень тихо, чтоб никто не услышал.
Это высказывание относилось не к шуточкам чекиста, а конкретно к ближайшей перспективе снова познать все прелести отечественного самолетостроение данного времени. Увлекательный аттракцион.
Для людей, другого не видевших, которым сравнить не с чем, летать сейчас, наверное, круто. Но по мне, ну его к черту. Я бы лучше наземным транспортом вернулся. Согласен даже на очередной товарняк, типа того, который мы с Клячиным использовали, когда ехали из детского дома в Москву. Однако драконить Шипко я не стал и быстренько рванул к тачке, собираясь загрузиться в нее с другой стороны.
Кстати, сам товарищ сержант, в отличие от встретившего нас лейтенанта госбезопасности, был одет по гражданке. Это слегка выбивало из колеи. Не привык я к такому его виду. Но зато у меня возникало ощущение, будто рядом не воспитатель из секретной школы НКВД, а вполне обычный человек. Даже, наверное, человек, производивший приятное впечатление. А может, дело было не в одежде. Может, он просто вел себя иначе. Затрудняюсь сказать.
Наконец, когда все пассажиры устроились на заднем сидении, Павел прыгнул за руль и мы тронулись с места.
Шипко молча смотрел на мелькавшие за стеклом зимние улицы. Вид у него был сосредоточенный, будто что-то прикидывает в голове.
Я, в свою очередь, тоже пялился в окно и думал. Честно говоря, устал уже ломать голову, ей-богу. На самом деле, устал. Скоро мозг закипит. Но чем ближе момент отъезда в Берлин, тем сильнее меня озадачивают некоторые вещи.
Найду или не найду коробку в коммуне — большой вопрос. Лучше бы, конечно, найти. Это несколько облегчит мою будущую закордонную службу. В том плане, что благодаря дневнику настоящего Реутова, я, возможно, быстрее разыщу чертов архив, который спрятал прадед. Очень рассчитываю на тот самый рисунок, а вернее на зашифрованный в рисунке код. Почему-то я уверен, Витцке в своих значках спрятал именно код. Не зря же он упоминал Судоплатова и говорил Алеше, что тому надо обязательно показать рисунок старому другу отца.
Но тут у меня возникают другие сомнения. Хорошо. Вот нашёл я то, что припрятал Витцке. Дальше чего ждать? Конкретно мне. Если передам его Бекетову, ну или Берии, что более вероятно, зачем меня оставлять в Берлине? Зачем вообще меня оставлять живым? И я, и Подкидыш с Бернесом на роли резидентов очень мало подходим. Толку от нас не особо. Сильно большой потерей исчезновение скромной группы из трёх человек не станет. Может, конечно, нам какую-то нереально правдивую легенду придумают и дадут особое задание, не знаю. Но по большому счету, мы — семнадцатилетние пацаны. Что с нами делать?
Я из некоторых занятий, которые проходили у нас в последнее время кое-какую полезную информацию почерпнул. Нет, ее как бы много было, полезной информации, но некоторые вещи я слушал особо внимательно. Особенно про работу внешней разведки. В эту тему нас тоже посвящали. А еще, гораздо внимательнее, я слушал то, что говорил Берия во время нашей с ним встречи. Он
