Балкашин умер. Перед самой кончиной он на минуту пришел в себя, открыл глаза и с тоской устремил их на плачущую дочь, потом медленно перевел потухающий взгляд на склонившегося у его изголовья Панкратьева.
— Павел, — едва слышным шепотом произнес Аркадий Модестович, — умоляю тебя, Христом Богом, будь ей отцом… Подумай, брат, одна, совсем одна.
— Напрасно просишь, Аркадий, сам знаю. Не бойся, не оставлю, — твердым, проникновенным голосом отвечал Панкратьев, с трудом удерживая слезы.
— Спасибо, — еще тише прошептал Балкашин и как бы в утомлении закрыл глаза.
Это было его последнее слово; он глубоко вздохнул, потянулся всем телом, точно расправляя свои члены, и замер. Через минуту для старика все было кончено.
— Где же Петр Андреевич? — спрашивала три дня спустя Аня поселившуюся у них Зину. — Отчего он не приехал с тобой?
Зина угрюмо сдвинула брови. С минуту она молчала, как бы собираясь с духом.
— Мне тяжело говорить об этом, Аня, — начала она тихим голосом, — но тебе, так и быть, скажу, только с условием: никогда больше не начинай со мною разговора о нем. Обещаешь?
— Изволь, если ты этого хочешь, но почему же?
— Когда я тебе расскажу, ты сама поймешь, — грустным тоном проговорила Зина и затем, после короткого молчания, как бы собравшись с мыслями, заговорила монотонным голосом. Она рассказала Ане все подробности своего освобождения, и по мере того, как говорила, волнение охватывало ее все больше и больше.
— Когда он явился за мной, я не знаю, что со мною сделалось, — говорила Зина, задумчиво глядя мимо лица подруги в угол комнаты. — В первую минуту я подумала, что в его сердце произошла перемена, что он полюбил меня и из любви ко мне рискнул своей головой…
— А разве это не так? — перебила Аня.
— Конечно же, нет, — горько улыбнулась Зина. — Он всегда был равнодушен ко мне, а в ту минуту, когда, рискуя своею жизнью, явился в аул, он был более равнодушен, чем когда-либо. Я это сразу поняла, тогда же, при первой же встрече, а после, в дороге, окончательно убедилась.
— Но в таком случае, — воскликнула Аня, — я не понимаю его вовсе. Такой подвиг совершить, какой совершил Спиридов, можно только для любимого существа.
— И я так думала, а на поверку вышло иное. Я много размышляла об этом и вот к какому заключению пришла: в плену Спиридов много и сильно перестрадал, это на время размягчило его сердце; он видел горе отца и тронулся им; только что вырвавшись из рук татар, он понимал, как должен быть тяжел мне мой плен; порыв души подсказал ему ехать отыскивать меня, а раз он решился на это дело, он уже не хотел отступать. Гордость не позволяла. Чем опаснее было предприятие, тем упорнее он хотел достигнуть его. Смелости в нем много, больше, чем сердца… Ко всему этому я подозреваю еще одну причину.
— Какую?
— Досаду.
— Досаду? На кого же и на что?
— На княгиню. Она изменила ему, и в досаде на нее он ухватился за мысль искать меня, чтобы доказать ей свое к ней равнодушие: «Не ради вас, мол, одних, ваше сиятельство, я готов голову сложить». Вот он какой, Спиридов. Пойми его. Странный, загадочный человек.
— Где же он теперь, — спросила Аня, — и как вы расстались с ним?
— Расстались очень просто. Я сама просила его позволить мне ехать одной.
— Ты? — удивилась Аня.
— Да, я. Что же тут удивительного? Я уже тебе говорила. Я сразу поняла, насколько он равнодушен ко мне. Мало того, он просто-напросто тяготился мной. Ему его поступок показался «кадетской выходкой», — он сам назвал его так, нечаянно обмолвившись в разговоре… Кроме того, я ясно видела, что мысль о княгине снова завладела им; что же мне было делать? Навязываться я никому не желаю, там более ему… Наконец, пойми мое положение: я опозорена, у меня ребенок от татарина, в глазах такого аристократа, как Петр Андреевич, это унижало меня… Словом, я не могу, не умею передать тебе, что я чувствовала: я страдала, мучилась, сгорала от стыда и в конце концов не выдержала. Я начала просить его отпустить меня одну. Сначала он было колебался, но потом, очевидно, понял, что так будет лучше для нас обоих. Он проводил меня из Угрюмой до полдороги, и тут мы расстались: я поехала сюда, а он направился в Тифлис разыскивать свою княгиню.
Последние слова Зина произнесла с плохо сдерживаемым озлоблением, которое она старалась замаскировать иронией.
Аня пристально и внимательно поглядела в лицо подруге.
— Зина, сознайся, — тихо произнесла она, — ты его любишь?
Зина ответила не сразу.
— Любила, да, это правда, — проговорила она наконец, — а теперь нет. Теперь вся моя любовь в моем сыне. Моя личная жизнь кончена, я свое отжила. Правда, очень скоро, но что делать, такова воля Божья, — она грустно улыбнулась. — Отныне вся моя душа, все мое сердце, все мои помыслы сосредоточены только на любви к сыну. Я отдам ему всю мою жизнь, я постараюсь сделать из него хорошего, честного человека, доброго христианина, верного царского слугу, такого, каким был мой отец. Я верю, мне удастся это, и тогда я смело посмотрю в глаза всем и каждому. Тогда никто не посмеет упрекнуть меня, бросить камень презрения в нас обоих. Мой сын искупит мою невольную вину и снимет с меня не заслуженный мною позор!
Последние слова Зина произнесла, гордо подняв голову и сверкая глазами. Лицо ее разгоралось, она часто и глубоко дышала. Нервный трепет пробегал по всему телу.
Аня в восхищении смотрела на свою подругу.
— Зина, какая ты прелесть, — воскликнула она, вскакивая и горячо обнимая молодую женщину, — и как я рада, что ты теперь будешь жить у нас. Мы никогда, никогда не расстанемся. Клянусь тебе!
Обе подруги крепко обнялись и, прижавшись друг к другу, вдруг неожиданно для самих себя разрыдались.
XIII
Элен собиралась покинуть Тифлис. Все вещи были уложены, и только легкое нездоровье удерживало ее. Она хотела хорошенько отдохнуть после хлопотливых сборов и прощальных визитов, с тем чтобы пуститься в дальний путь с свежими силами.
Последний вечер она решила остаться одной и потому отдала приказание никого не принимать.
Одетая в изящный капор из легкой азиатской материи, очень модный в то время, она полулежала на кушетке и с интересом читала только что проникший в Россию, и то тайным путем, знаменитый в свое время роман Жорж Занд «Она и Он», наделавший так много шума не только за границей, но и в России, где роман этот, несмотря
