– потрясающая новость! Мама возвращается к нам этой самой ночью!
– Этой ночью? Вряд ли, Хишам, вряд ли…
– Нет, все именно так! Распечатай телеграмму и прочитай сам.
Я нетерпеливо разорвал тонкую бумагу и тут же прочел одну-единственную скупую строку: «Надеюсь, ты встретишь меня в аэропорту около двадцати трех часов. Руʼйа».
Конечно, новость, как и обещал Хишам, меня потрясла, но сквозь стук сердца, радостно и тревожно переливавшегося где-то в ушах, я отчетливо различал голос сына, пересказавший содержание запечатанной телеграммы.
– Как ты узнал про текст телеграммы?
– Я слышал, как мама диктует его в почтовом отделении.
– Ты слышал свою мать, которая находится сейчас в Швейцарии? Что за бред, Хишам?
Мое недоверие, видимо, глубоко задело мальчика, он тотчас же развернулся и, не проронив ни слова, вышел из комнаты.
Что это за мир? Что происходит внутри меня и снаружи? Кого я цитировал, споря с ассистентом? Я ведь никогда, никогда над этой темой даже не размышлял!.. Как Хишам мог услышать мать, которая находится в далекой стране, не воспользовавшись ни одним из современных средств связи? Неужели он, в отличие от меня, сам является тончайшим устройством, работающим точнее всяких радиоприемников, проводных и беспроводных телефонов? А может, и во мне есть точно такой же механизм, но я просто-напросто не умею им пользоваться? Неужто я сам его вывел из строя помехами моих мыслей и сердца, моих крови и плоти? Если это действительно так, то как же мне все исправить, как починить этот чудесный механизм?
И все же, насколько велик человек! Говорят, Бог принципиально непознаваем, и настолько же непознаваем человек. Вот почему человек находит Творца только после того, как находит самого себя. Человек – это дорога человека к человеку. Глупо бродить вне себя и звать Бога, людей, себя…
…и Руʼйа.
Действительно ли она прилетает сегодня? Зачем? Из раскаяния? Из сожаления? Из-за пустоты в кошельке и на сердце? Ей скучно? Может, она ищет чистой любви, непохожей на сегодняшнее ее чувственное болото?.. Надеюсь, из всех причин она выбрала последнюю.
Руʼйа, Руʼйа… До сих пор мой язык, жестоко изрезанный тобою, уверенно чеканит твое имя. «Руʼйа». Это слово приятно холодит кровь, протирает затуманенные потом глаза, и те начинают везде и во всем видеть Бога… Ах, если бы я только мог стереть из памяти последний год, дабы никогда не видеть тебя в чужих руках, в чужой постели! Если бы я только мог подняться над этим грязным «если» и помнить лишь одно – что наши с тобою тела все равно окажутся в земле! Прах ведь не оскверняет землю и не освящает ее… Ах, если бы!
Но я рад твоему возвращению, милая Руʼйа! Я уже сейчас пытаюсь прочесть то, что увижу в твоих глазах в первые минуты встречи, когда моя грудь встретится с твоей и мое сердце наконец-то забьется в твоем. Один этот миг, одна эта встреча способна обелить все твои грехи. Добро пожаловать, дорогая, добро пожаловать!..
Я забыл даже о себе, о своем Последнем дне. Кто знает, выживу ли я, чтобы увидеть тебя, о, Руʼйа?
Час четырнадцатый
ʼУмм Зайдан позвала нас к столу, и я первым ответил на ее щедрое приглашение. За меня уже несколько минут как говорил голодный желудок, перед урчанием которого померкло все – и Последний день, и мои чувства и потрясения, и странные, незнакомые люди, и возвращение жены… Я хотел, чтобы разум и сердце как можно быстрее освободили дорогу моему пустому брюху.
ʼУмм Зайдан приготовила нам действительно королевский обед – петуха, запеченного с горькими травами и овощами. Не успели мы сесть за стол, как я начал жадно уплетать горячее, удивительно сочное птичье мясо, где-то в глубине души опасаясь, что ничего не оставлю Хишаму. Лютый голод сменился легким отвращением уже после десятого куска, а мой худой мальчик так и не прикоснулся к красивому, весьма аппетитно сервированному блюду. Съев лишь пару кусочков картофеля и огурца, он деликатно отер губы и положил салфетку на стол.
– Что такое, Хишам? Ты уже наелся?
– Да, папа, наелся.
– Но ты даже не попробовал петуха.
– С этого часа я больше никогда не прикоснусь к мясу птицы или животного.
– Почему же, сынок? Еще вчера ты уплетал мясо за обе щеки.
– Мне было приказано.
– Приказано? И кто же тебе приказал?
– Учитель.
– Какой учитель?
– Тот, который всего час назад пришел к тебе, а ты принял его за попрошайку.
– Не-Именуемый?
– Да. Тот белобородый мужчина, одетый в синее, который пожелал именоваться «Не-Именуемым».
Водоем по имени Доктор Муса ал-ʻАскари вновь пришел в движение: его едва успокоившиеся пенистые волны закипели с новой силой. Телесный голод сменился голодом другого рода: я страстно захотел знать все о человеке, пришедшем в мой дом и разговаривавшем с моим сыном. Хишам же не пожелал – или не смог – рассказать мне о том, что происходило между ним и Не-Именуемым за закрытой дверью.
– Как чужой мужчина смеет тебе приказывать?
– Быть может, он чужой для тебя, но не для меня.
– И что же тебя с ним связывает?
– Я связан с ним крепче, чем с тобой.
– Хишам!
– Да, папа?
– Что ты такое говоришь? Ты бредишь?
– Конечно же нет, папа.
– В таком случае, отвечай: кто он? Что ему от тебя нужно?
– Он – тот, кто развязал мой язык и вдохнул движение в мои ноги.
– Что? Белые розы, молитвы твоих отца и матери, мольбы ʼУмм Зайдан – вот что исцелило тебя! При чем здесь этот маг?
– Папа, нехорошо называть его магом. Ты ведь его совсем не знаешь. Он превосходит все мыслимые и немыслимые сомнения и упреки.
– Почему ты так слепо ему веришь?
– Ты видел его глаза, ты слышал его голос. Ты сам чувствовал исходящий от него мир. Он ничего не делает ради себя, но делает все ради того, кто потерял себя…
– Зачем он уединялся с тобой?
– Он рассказал мне все о моем прошлом, настоящем и будущем. Он пришел, чтобы подарить мне себя. Только так я смогу дарить другим людям их собственные души.
– И что, он действительно привел тебя к самому себе?
– Пока что нет, но непременно приведет.
– Когда?
– Не знаю. Он один знает все.
– Как он может привести тебя к твоей душе, если она и так всегда с тобой?
– Он лучше меня об этом знает.
– Неужто, найдя себя, ты найдешь все? Неужели тебя больше не будут мучить добро и зло, рождение и смерть?
– Так он мне сказал. Я
