моего возраста с ранним рецидивом рака груди умирают. А вот и комментарии от других участниц форума – как они благодарны судьбе за то, что у них не самый тяжелый вариант HER-2. А у меня как раз HER-2. Внутри все опускается, я падаю, вокруг сгущается тьма. При свете, в дневном стационаре онкологического отделения, где ежедневно лечат больных с опухолями, медсестры говорят, что ни в коем случае нельзя копаться в Интернете. Многие женщины с раком груди продолжают работать в полную силу как ни в чем не бывало. А те, кто пишет в Сети… возможно, им не хватает внимания. Так говорит медперсонал. Но продолжать работать в полную силу не так-то просто – хотя бы потому, что немало времени уходит на само лечение, анализы и прочее. Я думаю о том, насколько разными бывают ситуации. Если у тебя есть маленькие дети, ты нужна и им тоже, у тебя должно хватать сил на борьбу с их страхами. Мне повезло – я работаю из дома. Постоянно находиться среди людей, с их бактериями и вирусами при ослабленной иммунной системе – тяжелое испытание. Сидеть на работе, когда хочется сходить по-большому порядка восьми раз в день, тоже не очень весело. К тому же неотступный страх смерти снижает работоспособность. Что мне помогает в полные ужаса дни, так это осознание, что самой мне из этого не выбраться. Зато врачи обязательно помогут.
* * *
Осенью 2016 года, в ожидании ответа, между многочисленными рентгеновскими снимками для обнаружения или исключения метастазов, я не одну пятницу провожу у своего редактора и близкой подруги Анники в Стюребю. Мы обедаем, общаемся, смеемся, каждая занимается своим делом. Я пишу текст о саде для журнала «Мы», Анника погружается в многочисленные проекты. Она тщательно продумывает, чем меня угостить, учитывая мои пострадавшие вкусовые рецепторы. Насколько помню, я тогда все время находилась под воздействием кортизона. Я пытаюсь не слишком омрачать атмосферу и не говорить все время о своих тревогах. Мне тяжело произнести это, поэтому я молчу о постоянном страхе умереть, оставив детей без матери. Мы с Анникой ежедневно обмениваемся сообщениями, поддерживаем контакт, но я не могу, у меня не получается написать о своем главном страхе, о том, что больнее всего. Хотя это было бы полезно, мне кажется. Точно знаю, было бы очень полезно сформулировать и высказать вслух этот страх.
Что будет дальше. Дом должен быть пригодным для житья. Когда мне поставили диагноз и начали лечить, я подумала: «Надо привести дом в порядок для Матса и девочек». Если. Если. Если им придется переезжать. Надо сделать так, чтобы дом было легко продать. Они должны получить за него столько, сколько он стоит. Ну, или как получится. Состояние дома на осень 2016 года довольно плачевное. А высокие дозы кортизона делают свое дело. В октябре во мне вдруг просыпается жажда деятельности. Сначала крыша. Крышу надо залатать. Никаких больше конструкторских ошибок, из-за которых влага медленно проникает внутрь и деревянные стропила гниют. По чердаку расползается черная плесень. Потом нужно разобрать завалы. Бумаги, газеты, книги. И прочее, что просто складывалось в стопки до лучших времен.
А еще Онгерманланд. Огромный опустевший дом. Хозяйственные постройки. Пекаренка. Как там, должно быть, тихо. Мне хочется спрятать заброшенный дом моего детства в каком-нибудь надежном герметичном месте. Слишком больно, тревожно.
Когда мы нашли бригаду, которая переложит крышу, дело пошло быстро. Хотя сам процесс строится весьма любопытным образом. Сначала приезжает прораб, главный босс, он говорит по-шведски и зовут его, скажем, Петер. Исключительно вежливый, приятный во всех отношениях, говорит по делу, в красивом рабочем костюме, накачанный, как профессиональный спортсмен. Забирается на нашу плоскую крышу, расхаживает там, на высоте девяти метров над землей, инспектирует. Выносит вердикт, рассказывает, что лучше приобрести. Говорит о дышащем утеплителе, изоляционных материалах для чердака. Советует, какой выбрать цвет черепицы, какую водосточную трубу и водостоки. В течение двух недель они могут начать. Белая бухгалтерия, договор, официальный бланк.
В следующий раз приезжает Джейми, по всей видимости, южноамериканского происхождения, но по-шведски говорит бегло. Он – главный мастер конкретно на этом проекте, координатор, по всем практическим вопросам надо обращаться к нему. Тоже очень приятный. К тому же я так рада, что мы наконец переберем крышу. Полуразрушенная, изначально неправильно сконструированная пристройка пусть подождет, сначала крыша. Каких-нибудь две недели, и они начнут снимать старую цементно-песчаную черепицу.
Когда наконец доходит до дела, в конце октября, у нас появляются безымянные рабочие из Украины. Трудятся с раннего утра и до наступления темноты, а потом еще пару часов при свете прожекторов. По-английски говорят с трудом, шведского не знают вовсе. Один из них руководит всей бригадой. В дом они никогда не заходят. Ловко перемещаются по строительным лесам. В начале ноября уже выпал снег. Я точно помню, потому что гулять по сугробам оказалось нелегко. Физиотерапевт, Карин, говорит, что я делаю все правильно – настроена совершать долгие прогулки несмотря на то, что приходится вязнуть в снегу. Я варю кофе и предлагаю булочки, натянув парик, но строители отказываются зайти в дом. Они так и стоят на лесенке, а вокруг слякоть и грязь. Им что, не разрешается заходить в помещение? Я жестами показываю, что холодно так стоять, они радостно машут в ответ, берут термос с кофе и блюдо с булочками. Перекусив, ставят посуду на бетонное крыльцо. Прямо в снег.
* * *
В середине октября у Матса юбилей. Пятьдесят лет. Результаты рентгена скелета еще не пришли. Самый мрачный период. Свекровь переживает из-за того, что мы не собираемся отмечать праздник на широкую ногу. Почти сразу после постановки диагноза она прислала мне статью, где говорилось о том, как важно, чтобы родственники больных могли отдохнуть и развлечься. А еще она звонит и спрашивает, не забываем ли мы смеяться каждый день. Смеяться нужно обязательно. На день рождения она собирается подарить сыну дорожку для ходьбы, потому что он каждый день возит девочек в школу на машине, а это очень опасно. Она беспокоится, что Матс не успевает заниматься спортом и от этого плохо себя чувствует. Я отвечаю, что мы каждый день подолгу гуляем, но у нас так тесно, поэтому дорожка для ходьбы… я предлагаю велотренажер, раз уж она хочет подарить именно тренажер, но свекровь воспринимает мою идею без энтузиазма. Я сообщаю, что мы собираемся спокойно отпраздновать дома, в семейном кругу. Это выбор Матса в сложившихся обстоятельствах. Никакого грандиозного банкета – на это просто нет ни
