— Это же не пони, правда? — спросил я. — Ты ведь знаешь, у нас нет места для пони.
— Это просто запах удобрения. И вообще, пони у тебя уже есть. Его зовут Гас.
Она остановилась, когда мы дошли до определенной скамьи, и обратила мое внимание на небольшую табличку с посвящением. Трейси сделала благотворительный взнос в фонд Парка, и за это получила позволение владеть одной из скамей. Теперь скамья была моя. На табличке я прочел: «Посвящается Майку Фоксу и Гасу, настоящим ньюйоркцам».
Моей первой мыслью было: Потрясающе! Идеальный подарок. А второй: Вот только не знаю, сколько еще смогу ходить с Гасом сюда.
Еще до того, как у меня обнаружили опухоль в позвоночнике, мои ноги начали слабеть, а выносливость понижаться. Паркинсон — вор, и он крал у меня нечто простое, но драгоценное: возможность гулять по парку со своей собакой.
Неосознанно выбрав такую замечательную цель, расположенную чуть дальше, чем я мог пройти, Трейси сделала мне в тот вечер особый, неповторимый подарок.
* * *
И снова в настоящее. Прошел день после торжественного ужина в честь моего 57-летия. Сегодня я опять в Оранжерее, и это отличное место, чтобы отпраздновать окончание реабилитации, точнее победу над ней. Я попытаюсь совершить свою первую самостоятельную прогулку — вне больницы, без палки, ходунков или при помощи сиделок. Со мной Скайлер и ее парень Уилл Сэвидж, бейсбольный гений Лиги плюща, недавно подписавший контракт с Detroit Tigers. Они везут меня по Пятой авеню на арендованном инвалидном кресле (надеюсь, мы очень скоро его вернем) ко входу в Парк.
Неподалеку от моей скамьи я поднимаюсь с кресла, ставлю ноги на достаточном расстоянии друг от друга, балансирую из стороны в сторону, словно готовясь к замаху железной клюшкой № 9, и тянусь вперед. Сначала пятка, потом переносим вес, дальше левая нога. Все идет как по маслу. Я преодолеваю около тридцати метров, прежде чем начинаю пошатываться, и Уилл тут же подскакивает, чтобы меня подхватить. Но он не берет меня за руку, а просто протягивает свою, и, слегка запнувшись, я с благодарностью ее принимаю. Он инстинктивно понимает, что в данной ситуации меня не надо спасать, а надо дать возможность опереться на него. Разница тонкая, но очень заметная. Я придерживаюсь за руку Уилла секунду или две, а потом продолжаю.
Скайлер снимает все на свой iPhone. Мы отправляем видео доктору Теодору, с которым я поддерживаю регулярные контакты. Ему наверняка понравится: может, он повесит мой снимок себе на стену.
Я знал, что процесс восстановления будет непростым, но не представлял себе, какое значение в нем будут иметь мои эмоции и настроения. Оптимизм всегда был для меня нормой. Но, возможно, с возрастом, а может, из-за пережитых тягот, я начал легко соскальзывать в меланхолию, теряя энтузиазм. Сегодня я рад получить от нее противоядие, благодаря нашей прогулке со Скайлер и с Уиллом. Кроме того, слушая их истории, наблюдая за их победами и их жизнью, я перестаю слишком фокусироваться на собственных проблемах. И это очень желанная перемена.
Все вокруг — семья и друзья — очень меня поддерживают. Они напоминают мне, что у меня есть жизнь, к которой я должен вернуться, и благодаря этому я с радостью смотрю в будущее.
Глава 14
Во все тяжкие
В те месяцы, что я проходил реабилитацию, между моими утренними и вечерними сеансами терапии в «Маунт-Синай» мои товарищи по гольфу Харлан Кобен и Джордж Стефанопулос регулярно заезжали к нам домой пообедать вместе. Они подбадривали меня, составляли мне компанию и напоминали, что чем скорей я поправлюсь, тем скорей вернусь на поле.
Сегодня последний раз, когда мы вот так пообедаем вместе, потому что реабилитация закончена, лето приближается и насыщенный семейный график вот-вот положит конец нашей традиции.
Харлан звонит заранее и делает свой обычный заказ:
— Куриный суп с лапшой.
— ОК, договорюсь, — отвечаю я. — Увидимся в час дня.
Смотрящий (на меня) сверху вниз с высоты 180 см, с наголо бритым черепом, Харлан внушал бы страх, не будь он таким славным. Мы болтаем о гольфе и политике — о чем угодно, кроме моего позвоночника. Возможно, благодаря тому, что Харлан — знаменитый писатель, он всегда развлекает нас за обедами каким-нибудь рассказом, например, о своих многочисленных командировках. Netflix снял по его романам несколько мини-сериалов, и он постоянно курсирует между съемочными площадками в Европе. Особенно Харлан полюбился французам. Pourquoi?
Он пожимает плечами:
— Что тут сказать? Я Джерри Льюис среди писателей.
Джордж приезжает к нам прямо со съемок шоу «Доброе утро, Америка». С Джорджем, стройным и подтянутым, чья шевелюра превосходит густотой шерсть португальской водяной собаки, мы познакомились в 90-х, когда я готовился сыграть роль молодого политика в «Американском президенте». Наше сходство заключалось не только в недостатке роста. У меня тогда тоже было много волос.
С Джорджем никогда ничего не знаешь заранее — то он только что ел блинчики с Трампом, то ехал на такси с Эндрю Куомо. Мы с Харланом любим выслушивать его политические суждения и прогнозы, и он никогда нас не разочаровывает. Что бы мы ни ели на ланч, Джордж попросит более диетическую версию. Но он обожает сосать карамельки — обычно лимонные, чтобы лучше ощущать вкус.
Прежде чем я спущусь в зал для вечерней тренировки, Джордж уедет домой вздремнуть, а Харлан засядет за работу над новым романом, мы разговариваем о гольфе. В клубе Харлана скоро состоится большой турнир, и он приглашает нас походить по полю следом за профессионалами. Я понимаю, что вряд ли в скором времени смогу свободно ходить, поэтому дальше мы эту тему не развиваем.
Несколько недель спустя мы с Харланом и Джорджем смотрим турнир вместе: не в клубе, а по телевизору в моей гостиной. Харлан привез с собой официальные программки. Мы в восторге от профессионалов, которые с легкостью преодолевают поле, где мы неоднократно испытывали унижение. Смотреть гольф по телевизору интересно только тем, кто играет сам. Если ты любишь игру, просмотр вызывает у тебя горячее желание снова выйти на поле. Ты просто не можешь дождаться момента, когда вновь замахнешься клюшкой.
Как покажут дальнейшие события, мое возвращение к игре произойдет гораздо позже, чем я
