тротуарам Мэдисон-авеню.
— Сегодня вы держались молодцом, — пыхтит она. — Но не торопите события, лучше осторожнее.
Кресло подпрыгивает на выбоине (а может, это была чья-то нога).
— Спасибо. Вы тоже, Белинда.
После ужина является ночная смена, которая останется со мной до утра. Я их всех терпеть не могу, и они меня, уверен, тоже. Тут нет ни моей, ни их вины: просто это противоестественно. Если дневная смена вносит активный вклад в мое восстановление, то ночная относится ко мне как древнему старцу, инвалиду, не дер-жащемуся на ногах, или пациенту хосписа с мало обнадеживающими перспективами. Хотя нет, пожалуй, я все-таки несправедлив. Они тоже опытные профессионалы, беспокоящиеся о моем благополучии. Но у меня такое впечатление, что им нужно только одно — чтобы я не упал в их смену.
Удивительно, что за этот период — интенсивной терапии, реабилитации в госпитале Джона Хопкинса и возвращения в Нью-Йорк для ее нового этапа — мой мир сузился до микроскопических размеров. Я словно одноклеточный организм в чашке Петри, который находится под наблюдением 24 часа в сутки. Эта ситуация для меня крайне обременительна. Теперь, когда я дома, моя главная цель — снова встать на ноги и вернуть себе независимость — идет вразрез с целями ночных оккупантов, стремящихся максимально ограничить мои перемещения и личное пространство. Их задача — избегать любых рисков. Предупреждать, а не лечить.
Паркинсон лишил меня такой роскоши, как спонтанность. Я не могу совершить ни одного действия, не оценив сначала свое физическое положение и умственную включенность. Но постоянная слежка ограничивает меня еще сильнее. Операция сделала меня невыносимо зависимым. Я скриплю зубами каждый раз, когда мне протягивают руку помощи — по моему мнению, в основном без необходимости. Когда я отправляюсь в ванную, за мной присматривают, словно за младенцем. Недовольное бурчание с моей стороны вскоре превращается в громкие жалобы. Я настаиваю на том, чтобы мне позволили сделать хотя бы пару самостоятельных шагов, но приговор что врачей из клиники Джона Хопкинса, что моих сиделок один: никакой ходьбы без поддержки.
Прогулки по парку
Мои дни на физиотерапии в «Маунт-Синай» — полностью другой опыт. Я делаю успехи, и они строго замеряются; постепенно я начинаю испытывать уверенность, что вскоре смогу самостоятельно ходить. Я этого действительно очень хочу и, гордясь прилагаемыми усилиями, готов терпеть любую боль и стресс, чтобы достичь своей цели.
Работа с Уиллом, моим физиотерапевтом, напряженная и интенсивная. Раздражаясь, я пытаюсь увильнуть от некоторых упражнений, но он настаивает, чтобы я продолжал. Меня вдохновляют другие пациенты того же отделения, поддерживающие во мне решимость идти дальше. Многие оказались в куда более суровых обстоятельствах, чем я; тут и инсульты, и тяжелые автокатастрофы, и травмы позвоночника, и ампутации конечностей. Это быстро возвращает меня к реальности, когда надо.
Вся моя семья, Нина и дневные сиделки, Белинда и Маркус (симпатичный джентльмен и гораздо более аккуратный пилот инвалидного кресла) празднуют со мной мои успехи.
Наконец, после нескольких месяцев сосредоточенной работы, я свободен. Ни ходунков, ни трости. По ночам я сплю один, без сиделок. Когда я захожу в ванную, там со мной никого нет. Дневные сиделки пока остаются и очень помогают: они наблюдают за моим прогрессом и стимулируют стремление к независимости.
Предписанный мне курс в «Маунт-Синай» заканчивается, но ежедневные тренировки продолжатся дома. Уилл дает мне парочку рекомендаций.
— Никуда не торопись, — советует он, — помни, что порой стоит сделать шаг назад. Это длительный процесс. Ты вложил в него кровь, пот и слезы, и все в больших количествах. Но придется продолжать и дальше. Жаль тебе это говорить, но работа не закончится никогда.
Слышать такое нелегко. Но я готов рвать задницу, даже свою собственную.
Говорят, у тебя День рождения
Спустя несколько дней после окончания реабилитации я отмечаю свой День рождения. Трейси устраивает торжественный обед в нашей квартире для пяти других семейных пар. Для многих друзей я выпал из виду на полгода, и у них есть вопросы относительно того, что мне пришлось пережить. Я отвечаю каждому, и их замечания склоняются в сторону «ты неплохо выглядишь», а не к «похоже, год выдался нелегкий». Это ободряет.
После ужина Трейси стучит вилкой по своему бокалу и встает. Я удивлен, потому что она редко произносит тосты. Наши взгляды встречаются через стол. С легкой улыбкой я приподнимаю одну бровь. Тост, серьезно? Надо же.
Она начинает:
— Я знаю, что все мы тут собрались поздравить Майка с Днем рождения. Но мне хочется сказать кое-что еще.
Трейси делает паузу.
— Майк, это было для тебя тяжелое время. Трудно поверить, через что ты прошел. Операция, реабилитация в госпитале Джона Хопкинса, потом «Маунт-Синай».
Она обводит глазами наших друзей за столом.
— Он тяжело трудился. День за днем, без перерывов. Ему пришлось заново учиться ходить. Он потрясающий.
Она снова смотрит на меня и улыбается.
— Хотя все равно мой муж остается занозой в заднице.
Я смеюсь и признаю:
— Да уж, виноват.
Трейси поднимает бокал.
— Я очень горжусь тобой, Майкл. Мы все гордимся. Дети, все-все. Мы любим тебя. Я тебя люблю, и я верю в тебя. С Днем рождения. Пусть следующий год будет полегче. Для всех нас.
Все поднимают бокалы, и я тянусь своим к бокалу Трейси. Надеюсь, сквозь звяканье стекла и поздравления, она слышит, как я шепчу:
— Я тоже тебя люблю.
* * *
Тремя годами ранее, на мой 54-й День рождения, Трейси устроила мне потрясающий сюрприз. Для этого нам пришлось сделать остановку по пути на праздничный ужин. Хотя мы зарезервировали ресторан в Гринвич Виллидж, Трейси попросила водителя свернуть в другую сторону и подвезти нас ко входу в Центральный парк со стороны 105-й улицы. Она взяла меня за руку, и мы вошли в ворота Оранжереи, одного из моих любимых мест в городе. Во время большинства наших прогулок с Гасом мы останавливались там у какой-нибудь скамейки с видом на сад. Гасу нравится забираться на скамью и оттеснять меня к краю, занимая куда больше своей половины.
В тот теплый летний вечер парк был прекрасен, как всегда, и в воздухе витал аромат глицинии. Трейси подвела меня к западной границе сада.
