все видят, что я выхожу без конвоя.
Стража расступается, пропуская его.
* * *
На рассвете гружённая пятью бочками повозка выезжает из Нового Орлеана. Брат Жером проводил Кортеса до городских ворот. Альма слышит, как он говорит, слезая на землю:
– Господь вознаградит вас за то, что вы делаете. Но будьте осторожны.
Кортес вопросительно приподнимает бровь. Брат Жером продолжает:
– Девочка мне рассказала. Вы правы. Господь не хочет, чтобы дети жили в невежестве.
– О чём вы?
Жером делает понимающий вид.
– «Братья»… С вашей помощью она скоро будет читать.
Четыре лошади, запряжённые в повозку, трогаются рысью. Жером стоит на обочине и машет вслед.
Кортес оглядывается на Альму, сидящую среди бочек с семенами. Та зевает, будто бы не замечая его взгляда. Делая невинный вид, она тщетно надеется сохранить в тайне, что эту долгую ночь провела как воровка.
23
Пока зреет хлопок
По другую сторону Миссисипи, на плантации Лашанс, что выше по течению, Лам незаметно поглядывает на только что пришедшего через поля человека. Лам сразу узнал в нём кучера хозяйки. Он говорит с надсмотрщиком. У них завязывается спор.
Солнце палит и с каждым днём взбирается всё выше. А сейчас ещё только май. Пройдёт несколько недель, и жара станет совсем невыносимой. Лам, по щиколотку в грязи, окапывает тяпкой молодые ростки хлопка. Он, как и вся длинная вереница рабов, рыхлит землю, чтобы вода впитывалась в неё, а не испарялась сразу.
Те двое на краю поля поглядывают на него. Лам не обращает внимания. Он знает, что его ждёт, стоит отвлечься от работы хоть на миг.
По краям борозды, по которой он идёт, хлопчатник вырос пока лишь на несколько сантиметров. Нежно-зелёные ростки так и хочется попробовать на вкус. В минувшие недели рабы уже прореживали их, убирая те, что растут слишком близко к другим. Лам изучает обычаи этого мира. О каждом ростке нужно заботиться так, как на десятки льё вокруг не заботятся ни об одном человеке. Хлопок здесь царь. И если кто-то мешкает, служа ему, на него тут же сыплется град ударов плетью. А если соскользнувшая нога мнёт первые хрупкие листочки, наказание куда страшнее.
Первым в колонне ставят того, кто работает быстрее всех, чтобы остальные за ним тянулись. До августа, пока не вырастет посаженный по весне хлопок, рабы будут трудиться непрерывно. Без устали перекапывать землю. Выпалывать сорняки. Прежде чем собирать урожай, по одному и тому же месту нужно будет пройтись раз пять. Вот уже несколько недель Лам повторяет всё то, что до него свело в могилу уже не одно поколение рабов.
– Раз ты попал на поля, – сказал им как-то управляющий Салливан в приступе философствования, – значит, кто-то до тебя здесь умер. И другой придёт тебе на смену, если не будешь работать как следует.
После дождей воду оставляют в бороздах между рядами. Работают по колено в ней. Хлопок любит воду, любит, чтобы корни заливало, а верхушку грело солнце. Любит, чтобы его обхаживали, чтобы ползали перед ним на коленях. Чтобы пригибались. Хлопок – бледный маленький людоед, ненасытный до чистой воды и людской плоти.
– Слушай меня, ты!
Надсмотрщик встал рядом с Ламом. Тот, второй, ушёл. Вдали ещё виден его силуэт.
– Слушай внимательно.
Пока приказа не было, Лам не замедляет движений тяпкой.
– Ты что-то скрываешь от меня?
– Нет.
– Что это ты задумал? Хочешь работать при хозяйском доме? Да?
Тяпка Лама ежесекундно вонзается в землю.
– Что ещё за новости с лошадью? – спрашивает надсмотрщик.
За последнее время Дымка трижды убегала на поля, к Ламу. Всякий раз она топтала копытами землю, перерывала борозды, и никто не мог увести её назад, кроме Лама.
– Чем ты лошадь приворожил? А ну стой, когда с тобой говорят!
Лам замирает, распрямляется.
– Не знаю.
Надсмотрщик глядит на него. Все вокруг продолжают работать. Наконец он говорит тихо:
– Слушай внимательно. Кучер хочет побеседовать с тобой. Вечером ты пойдёшь к нему. Но предупреждаю: они тебя не получат. Если когда-нибудь тебя возьмут работать там, накануне я тебя угроблю. Ты дотащишься до хозяйского крыльца на коленях, а по лестнице ужом ползти будешь, на брюхе.
Он отходит. Лам снова вонзает тяпку в землю.
Надсмотрщики не любят делиться людьми. Сам образ жизни в поместье Лашанс – толпы домашних слуг, прачек, кухарок, помощников конюха – вся эта роскошь хозяйского дома засасывает в себя рабов как бездна, круглый год. Чтобы подносить господам печенье, с полей забирают рабочие руки. А через три месяца уже сбор! Понадобится не меньше двух сотен работников.
Надсмотрщик приметил этого паренька. Ещё двенадцати нет, а трудится по-взрослому. Если не давать спуску, из него выйдет раб на сто пятьдесят килограмм хлопка в день. Надсмотрщик не хочет смотреть, как тают его бригады. Он оставит этого мальчишку в поле, чтоб тот не разнежился в хозяйском доме, пока готовит омлеты по-флорентийски, разливает вино по графинам, меняет белоснежные льняные простыни, присматривает за вареньем или за помешавшейся лошадью.
В восемь вечера солнце уже так низко, что можно случайно затоптать ростки. Свисток возвещает конец дня. При полной луне работа длилась бы ещё полночи. Ни оплаты, ни графика. Нет ни пределов, ни правил – одна только воля надсмотрщиков и сумасбродство Изабель Бубон-Лашанс.
И всё же, возвращаясь с поля с мотыгой на плече и шапкой в руке, все вспоминают вдруг, что они – люди. Кто-то заговаривает о ждущем в хижине ребёнке или о кукурузе, которую он смелет для соседей. На миг Лам забывает про рокочущий внутри бунт. Перестаёт думать про близких. Где теперь Сирим? А как там родители в их долине? А Сум? Хватит ли им терпения? Про всё это он забывает. И даже про чувство вины из-за Альмы, которая тоже покинула рай… Он лишь смотрит вокруг, на то, что уцелело от жизни.
Кто-то глядит на клочок краснеющего вдали неба. Другой тихонько замедляет шаг, пропуская остальных, потому что ждёт девушку, которая идёт с дальнего поля. Тот, что в годах, заметил его уловки и улыбается. Лам слышит впереди смех. Он смотрит на усталых людей, которые заполняют свои мгновения покоя чем могут. День позади!
Некоторые родились здесь, и ничего другого им не увидеть. Так что нужно, чтобы всё это походило на жизнь. Нужно шутить, брать в зубы травинку, мечтать и иногда влюбляться. В такие минуты Ламу нравится быть самым младшим, скользить между жизнями взрослых, слышать, как женщина, которая даёт ему нести свою тяпку и зовёт младшим братом, тихонько говорит другой:
– Ты погляди,
