подсказать ей, где найти эти вещи, но я был занят, наслаждаясь тем, как она знакомится с моей кухней.
— Хорошо, — говорю я Пейсли, когда мы садимся за мой небольшой стол. — Расскажи мне о своих родителях.
— Это сложный вопрос, — она откусывает кусочек, делает паузу, чтобы прожевать, а потом поправляет себя. — Скорее, ответ на этот вопрос сложный.
К счастью для меня, мне не нужно вдаваться в подробности о своих родителях. Это не я везу Пейсли в место, куда можно добраться только на лодке, и заставляю ее провести неделю с моими мамой и папой.
Я молчу, откусываю еще кусочек и жду.
— Мои мама и папа в разводе. Он изменил, как ты знаешь, — ее взгляд переходит на меня, затем снова вниз. Она откусывает еще, жует и глотает, затем вытирает рот салфеткой. — Ты также знаешь, что я поймала его на измене, — она вздыхает, словно то, что она собирается сказать, все еще тяготит ее. — Мы были на острове Болд-Хед, когда это случилось. Это было с женщиной, которая жила в соседнем доме. Когда его неверность наконец-то стала известна, все как бы обвинили меня в том, что произошло в результате. Развод и все то безобразие, которое за ним последовало.
Я спокойно киваю, или, по крайней мере, надеюсь, что так оно и есть. Мои мысли — это скорее «какого хрена», смешанное с «кто настолько бредовый, чтобы обвинять Пейсли в поведении ее отца?»
— Это ужасно, — говорю я, и этого недостаточно, но я не могу придумать, что сказать такого, что не было бы уничижительным по отношению к ее отцу. В конце концов, этот человек все еще ее родитель, что бы он ни сделал.
От этой мысли моя вилка замирает в воздухе, а осознание моих слов бьет по мозгам, отдаваясь в сердце.
Действительно ли я верю, что, как бы плохо ни вели себя мама или папа, они все равно остаются твоими родителями?
Еще минуту назад я бы сказал, что нет, но эта шальная мысль подкралась ко мне, и теперь я уже не так уверен.
Я кладу вилку на тарелку, возмущение бурлит в моей груди. Моя первоначальная вежливая реакция быстро проходит.
— На самом деле, Пейсли, это не просто ужасно. Это жестоко и эгоистично. Пожалуйста, помоги мне понять, почему твоя семья винит тебя.
— Не моя мама. Только папа и мои брат с сестрой, — она откидывается назад, скрещивая руки. — Они сказали, что это был всего лишь поцелуй, а я раздула из мухи слона. Я понимаю, к чему клонят мои брат и сестра, потому что это полностью нарушило жизнь каждого. Я понимаю, что им было бы легче, если бы это осталось в тайне.
— Пейсли, это не твоя вина, что бы кто ни говорил. Твои брат и сестра были молоды и, вероятно, отреагировали на это с соответствующим уровнем зрелости, но твой отец, обвиняющий тебя, — это невероятно, — чем дольше я говорил, тем более пылким становился мой тон, и теперь я звучу так, словно произношу речь, полную страсти. Но я еще не закончил. — Он тоже не прав, и я готов поспорить, что он действительно винил себя, но его эго не выдержало. Повзрослел ли он с тех пор? Извинился? — боюсь, я уже знаю ответ.
— Нет, но, может быть, в этой поездке он это сделает. Он так долго держал меня на расстоянии, что можно подумать… — она пожимает плечами, но в ее глазах читается обида. — В любом случае, ты увидишь всю мою семью во всей ее красе. Моя мама ненавидит моего отца, но она двинулась дальше. У нее теперь есть парень, и он молод. Совсем молод, — Пейсли говорит это с расширенными глазами.
— Насколько молод?
— Он мог бы быть моим парнем.
— Вау.
— Ага. И она не стесняется того, что они… — Пейсли подыскивает слово, — «наслаждаются друг другом».
Я снова спокойно киваю, но внутри меня просто тошнит.
Пейсли продолжает:
— Становится все интереснее. Мой отец не хотел развода. Он утверждает, что у моей мамы кризис среднего возраста и он ждет, когда она, — Пейсли делает воздушные кавычки, — вернется домой.
— Тогда почему он изменил?
— Минутная неосторожность. Ошибка в суждениях, — Пейсли закатывает глаза. — Это его слова, не мои.
— Мне жаль, что именно ты обнаружила его. Это очень дерьмово.
— Тут история становится еще хуже. Он знал, что я его видела, и просил не рассказывать. По глупости я послушалась его, но это съедало меня изнутри. От тревоги и чувства вины у меня скручивало живот, а потом я и вовсе заболела. У меня была физиологическая реакция на стресс, связанный с сохранением его тайны. Я записала все на листке бумаги, просто чтобы выплеснуть это из себя, и тут в мою комнату вошла мама. Я попыталась спрятать его, но она увидела, что я задвигаю тетрадь под стопку школьных заданий, и выхватила ее, — Пейсли смеется один раз — пустой звук. — Думаю, я бы съела этот клочок бумаги, прежде чем дать ей его прочитать. Насколько это хреново?
— Чертовски хреново.
— Итак, — Пейсли откусила последний кусочек. — Моя мать будет занята тем, что будет выставлять своего молодого, горячего парня перед моим отцом. Мой отец будет занят тем, что будет делать пренебрежительные замечания. Это будет грандиозно.
— Это было бы здорово в одной из будущих историй.
Пейсли язвительно усмехается.
— Просто измени их имена и местоположение, и все в твоих руках, Мастер Слова.
Пока Пейсли говорила, я доел свой ужин, поэтому отодвигаю от себя пустую миску и говорю:
— История, которую ты написала в колледже, была не совсем такой. Ты изменила некоторые детали.
Мне не нравится поднимать тему «Несчастного случая» в нашем с Пейсли прошлом, но игнорировать ее тоже нельзя. Она есть. Это часть нас, того, как мы стали такими, какие мы есть друг для друга.
— Я не хотела использовать реальные детали. Я хотела придать этому иные обстоятельства. В то время я думала, что это поможет мне переварить все, что произошло. Все это было еще свежо. К тому времени, как я поступила в колледж, развод моих родителей был завершенным всего несколько месяцев. Но написание этой истории не помогло мне так, как я думала.
— Особенно когда кто-то пришел и разорвал ее на части, — каким же я был засранцем.
Убрав пустые миски, я несу их к раковине и мою, пока Пейсли наводит порядок на кухне. Я не удивлен, что она нравится мне в этом месте, которое обычно занимаю только я, но я удивлен, насколько мне это
