было нечего. Когда Рамиль Шамшурин вышел из дома, Клавдии Осиповны возле подъезда уже не было. Верно, ушла подалее, боясь наказания за ложный вызов. Старшина милиции завел мотоцикл и поехал было обратно в отделение, но тут услышал со стороны улицы Щапова пистолетный выстрел. Развернувшись и прибавив скорость, Рамиль Шамшурин поехал на выстрел и увидел, как из продуктового магазина по улице Щапова выбежали трое мужчин и скорым шагом дошли до припаркованного «Москвича», сели в него и резко дали по газам. Старшина, стараясь не отстать, поехал за подозрительными мужчинами. «Москвич», прибавив скорость, начал отрываться, и Шамшурин, крикнув «Стоять!», достал из кобуры пистолет и произвел предупредительный выстрел в воздух. Старшина видел, как из заднего окна высунулась голова мужчины, а затем и ладонь, сжимающая пистолет. Мужчина дважды выстрелил, и Шамшурина отбросило назад, как будто бы в грудь ударили кувалдой; чуть выше сердца полыхало пламя. Мотоцикл, потеряв управление, резко повернул и повалился набок, придавив ноги Шамшурину. А «Москвич» через несколько мгновений уже скрылся из виду. С большим трудом старшина милиции высвободил ноги и отполз в сторону. Потом лег на спину, зажал рану рукой и прикрыл глаза…
Когда приехала скорая помощь, старшина Шамшурин находился без сознания. Он даже не почувствовал, как его осторожно подняли, бережно положили на носилки и погрузили в машину. Не слышал, как к врачу скорой помощи подошел майор Щелкунов и поинтересовался состоянием раненого:
– Как у него дела? Будет жить?
– Ничего не могу сказать вам определенного, товарищ майор. Слишком большая потеря крови. Можем и не довезти…
Щелкунов в ответ на эти слова лишь печально покачал головой. Однако до больницы старшину милиции Шамшурина все же довезли. Живого…
Глава 15
«Любовь нечаянно нагрянет…»
В ту ночь Анастасия Васянина проплакала до пяти утра. Слезы текли сами собой, и остановить их никак не получалось. Настя несколько раз заставляла себя успокоиться, иногда это у нее даже получалось, но всего-то на минуту-другую. Потом на нее вновь накатывало сознание того, что вместе с Сережей ей уже никогда не быть, и слезы рекой лились снова. Было обидно до невозможности, до боли в сердце: ее Сережа, с которым она встречалась три месяца и с которым потеряла самое дорогое для девушки – невинность, – вчера вечером сказал ей, что больше встречаться им не стоит. Сказанное походило на удар обухом по голове, после которого многое в жизни рушится или, по крайней мере, кардинально меняется…
– Но почему? – выслушав парня, спросила Настя, все еще не пришедшая в себя после его слов. Ведь у них все было так хорошо, что многие подруги ей завидовали.
– Потому что я полюбил другую девушку, – таков был ответ Сергея. Честное слово, это было почище, нежели бы ей всадили нож в спину.
– Это Таньку Селуянову, что ли? – зло ощерившись, спросила Настя, метала из глаз молнии и готова была либо броситься на своего бывшего парня с кулаками, либо упасть ему в ноги и со слезами умолять не бросать ее.
– Не Таньку, а Татьяну, – сдержанно ответил парень, чем поверг девушку в безысходную ярость.
– Ну ты и сволочь!
Какое-то время Сергей стоял, переминаясь с ноги на ногу и не смея поднять на девушку взор. Было видно, что ему крайне неловко. Потом он все же нашел в себе силы и произнес:
– Ты это, прости меня, что так оно получилось…
Его «прости» было сродни насмешке. Ну, это как выколоть кому-нибудь глаза или отрубить все пальцы на руке, а потом, понурив голову, попросить прощения.
А как простить такое? И как это возможно? Это же настоящее предательство. Да и кому она теперь будет нужна, потерявшая без замужества честь. Нормальные парни с серьезными намерениями на нее и не взглянут. И уж тем более не возьмут замуж…
В половине шестого Анастасия поднялась, умылась, кое-как привела себя в порядок, выпила чаю с печенинкой и вышла на улицу. В такую рань в воскресный день можно было увидеть только молочниц, что возили на самодельных тележках сорокалитровые бидоны с молоком и, войдя в подъезд жилого дома, кричали так истошно, что их было слышно аж на пятом этаже:
– Кому молока-а-а!..
Свежий утренний ветерок немного освежил Настю и чуток пригладил ее растрепанные чувства. Она словно очнулась и увидела, что идет посреди проезжей части, и, если бы в этот ранний час разъезжали машины, им бы пришлось либо объезжать девушку, либо сигналить, чтобы она уступила дорогу и продолжила движение по тротуару, как и положено пешеходам.
Сколько она бродила по городу – ей было неведомо. Девушка не чувствовала течения времени, не ощущала усталости в ногах. Как будто по улицам города шла не она, а ее чужеродная оболочка. А сама она, настоящая, находилась в ином месте и наблюдала за происходящим откуда-то издалека… Уже и улицы пополнились машинами, а тротуары – пешеходами, а она никак не могла обрести себя прежнюю. Нежаркое солнце через пару часов вошло бы в зенит, а это значило, что времени сейчас уже где-то в районе десяти часов.
Захотелось пить. Васянина нашла взглядом палатку на колесах и, выстояв очередь из трех человек, заказала газировку с вишневым сиропом. Взяв стакан из рук продавщицы, она сделала шаг назад и задела какого-то молодого мужчину с круглой, как у кота, головой, выплеснув половину из его стакана на его же куртку-«хулиганку» на молнии.
– Простите, я нечаянно, – тихо промолвила Настя, даже не глянув на круглоголового.
Молодой мужчина нахмурился и явно хотел сказать что-то обидное, но Настя вдруг всхлипнула и, видно не имея сил сдерживаться, заплакала в голос, что было для нее, а главное, для круглоголового мужчины совершеннейшей неожиданностью.
– Чего ревешь-то? Обидел, что ли, кто? – опешил мужчина, смахивая ладонью воду с куртки.
Она подняла голову и посмотрела на него:
– Ага, обидел. – И добавила не без злости: – Что, заступиться за меня хочешь?
– Могу и заступиться, – спокойно ответил круглоголовый. – Кто обидел-то?
– Да есть один такой, – перестала реветь Настя. – Что, и вправду заступиться можешь?
– Могу и заступиться… Пошли, – невозмутимо произнес круглоголовый мужчина и выпил остатки газировки. – Покажешь его…
Шли они недолго: с улицы Пушкина надо было подняться на Кремлевский холм, пройти по улице Профсоюзной метров двести и войти во дворик одного из нескольких двухэтажных домов постройки начала века. Здесь, сразу напротив слегка покосившегося детского грибка с песочницей, следовало войти в высокую – выше двух метров – массивную деревянную дверь подъезда, подняться на второй этаж и постучать в
