насекомом, что ли, думать? Был комар, а теперь нет его! Вот и вся она, философия.
После выстрела в зале раздался шум, а затем прозвучали два револьверных выстрела и звон разбитого стекла. Филоненко-Раскатов торопливо вышел из кабинета завмага и, увидев спину выбегающего из магазина Комсы, сразу догадался, что случилось.
А произошло следующее… Услышав выстрел и осознав, что все может закончиться очень плачевно для всех находящихся в магазине, один из покупателей-мужчин, а их было двое, вскочил с пола и быстро побежал к входным дверям магазина. Комса это увидел сразу и, не раздумывая, вскинул револьвер и выстрелил, всадив пулю мужчине между лопатками. Но тот продолжал бежать и успел уже открыть щеколду входной двери, как вторая пуля, выпущенная из револьвера Комсы, чиркнув мужчину по шее, выбила стекло магазинной двери. Мужчина все же успел выбежать из магазина и сделать несколько шагов до того, как выскочивший за ним Комса почти в упор выстрелил ему в затылок.
– Все! Уходим! – закричал обеспокоенный сложившейся ситуацией Филоненко-Раскатов и уже на бегу выстрелил во второго мужчину-покупателя, лежащего на полу и прикрывающего голову руками. Сэм побежал за Гешей, не обратив внимания на кассиршу и продавщицу, что забились в угол, дрожа и прижавшись друг к другу.
Прохожих на улице не оказалось. То ли так получилось по чистой случайности, и в этом плане преступникам крупно повезло, то ли люди, что находились поблизости, услышав выстрелы, попросту попрятались от греха подальше и решили не высовываться до поры до времени. И это было вполне объяснимо: никому не хотелось, пережив такую страшную войну, уже в мирное время попадать под пули бандитов.
Так или иначе, но трое грабителей, никого не встретив по пути, скорым шагом направились к своему «Москвичу», припаркованному поодаль, уселись в него всяк на свое место и тронулись. И в это время они сначала услышали, а потом, оглянувшись, увидели мотоцикл с люлькой и человека в милицейской форме, сидящего за рулем и едущего за «Москвичом».
– Давай жми, – скомандовал Комсе Филоненко-Раскатов.
Мотоцикл уверенно следовал за ними и отставать не собирался.
– Стоять! – донесся в полураскрытое окно до Геннадия голос ехавшего сзади милиционера, после чего раздался выстрел.
– Сзади мусор, – неизвестно зачем промолвил Сэм, хотя и без сказанного все было предельно ясно.
– Вижу, – нервно произнес Геша. После чего опустил до конца стекло, высунулся в окно и, прицелившись, дважды выстрелил. Старенький «Harley-Davidson» резко свернул и опрокинулся.
– Жми, жми, давай, – снова приказал Комсе Филоненко-Раскатов и откинулся на спинку сиденья, время от времени раздраженно поглядывая на стриженый затылок Сэма, сидящего впереди: он должен был без всяких проволочек и напоминаний с его, Геннадия, стороны убрать кассиршу и продавщицу. Но он отчего-то не стал стрелять в них. То ли по причине спешки, то ли еще по какой иной. Так что на этот раз они оставили после себя свидетелей. Чего делать было нельзя…
* * *
Старшина милиции Рамиль Шамшурин возвращался после вызова на своем «Харлее» в отделение, когда неподалеку услышал револьверный выстрел. Ехал старшина из Марусовки – малоприветливого места между улицами Пушкина и Щапова. В городе оно имело дурную репутацию, потому как проживал в нем в основном пьющий рабочий люд, самогонщики, проститутки, торговцы краденым, нищие. Правда, перед самым началом войны многие дома Марусовки, превратившиеся к этому времени в настоящие трущобы, посносили, а жителей с сомнительной репутацией распределили по казенным домам. Однако завершить начатое у исполнительной власти не получилось – началась война. Тут уж не до Марусовки, тем более что таких мест в Казани было не одно, а даже и не два, целая дюжина! И ликвидировать их не хватало покуда ни сил, ни средств.
В сорок восьмом году в Марусовке проживало немало граждан, приносивших дополнительные заботы органам правопорядка, и в частности старшине Шамшурину. Среди них был Игнат Феоктистович Полухин, орденоносец (кавалер ордена Красной Звезды) и дважды награжденный серебряными медалями «За отвагу». А давались они солдатам Великой Отечественной не абы как, а за проявленные личное мужество и доблесть. Настоящий герой войны, он потерял ногу в Висло-Одерской наступательной операции в самом конце января 1945 года, когда был захвачен плацдарм на левом берегу Одера, стратегически очень важный для наступления на Берлин.
Крепко подвыпив, Игнат Феоктистович гонялся, громыхая по полу своей култышкой, за женой Матреной. Догнав ее, колотил нещадно, а протрезвев, долго стоял на коленях и вымаливал у Матрены прощение, клятвенно обещая более не пить. Через пару недель, а то и менее история повторялось сызнова. В этот раз, изрядно приняв за воротник, он снова принялся бить жену чем ни попадя, и та верещала так истошно, что соседка Клавдия Осиповна, привыкшая к подобным скандалам и переставшая обращать на них внимание, сейчас вынуждена была накинуть на голову платок и бежать до ближайшего телефона-автомата, чтобы сообщить о происходящем бесчинстве в милицию. После телефонного звонка к Полухиным направили старшину Шамшурина, чтобы усмирить героя-выпивоху или – если все будет складываться очень скверно – привезти его и сдать в отделение под надзор дежурного.
Когда Рамиль Шамшурин подъехал к дому и подошел к подъезду, все вроде бы было тихо.
– Что-то не слышно никого, – обратился он к Клавдии Осиповне, поджидающей его у подъезда. – Что так тихо-то?
– А я почем знаю, – заявила пожилая женщина. – Может, Игнат Матрену-то уже того…
– Чего – «того»? – с опаской посмотрел на Клавдию Осиповну старшина милиции.
– Прибил благоверную, – изрекла Клавдия Осиповна и прищурилась: – И лежит она теперь в кровище и при последнем издыхании и уже не надеется на помощь…
Шамшурин в сердцах чертыхнулся и поспешил по деревянной лестнице на второй этаж двухэтажного дома, где в квартире номер пять проживали Полухины. Дверь была приоткрыта. Старшина вошел и огляделся. Собственно, в пятой квартире он бывал не единожды, и царящий в ней кавардак его если и удивил, то не шибко сильно. А бедлам вокруг наблюдался такой, словно Мамай прошел! Несколько стульев были перевернуты, у одного была отломана ножка и выбито сиденье. Горшок с геранью, вдребезги разбитый, валялся на полу. Возле стола со свесившейся и едва держащейся на нем скатертью валялась деревянная нога Игната Феоктистовича. Сам он сидел поодаль на полу и крепко обнимал жену. На небритой щеке застыла крупная слеза. Плакала и Матрена Дементьевна, тоже сидящая на полу и обнимавшая мужа. Старшина Шамшурин глянул на обоих.
– Милые бранятся, только тешатся!
Покачал головой, молча повернулся и вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. Силовым ведомствам в настоящее время в этой квартире делать
