подобного.
– Мэм?
Я не хотела называть ее «мэм». Я вообще не хотела с ней разговаривать. Но миссис Ралси призывала поддерживать видимость нормы, а благодаря хорошему воспитанию это слово само слетало с языка. Но никогда, пожалуй, оно не звучало столь враждебно.
Миссис Сигер медленно уперлась локтями в стол.
– Если хотите сохранить место, возьмите себя в руки. Вы, должно быть, считаете себя очень умной, но у меня в ящике лежат два новеньких резюме, оба ничуть не хуже, чем ваше.
Она уверена, что я по-прежнему дорожу работой, а значит, буду терпеть любое дерьмо. Выходит, ей просто хотелось выяснить, как я отнеслась к стерилизации девочек и стоит ли ждать от меня проблем. Миссис Сигер полагала, что я буду подчиняться, как большинство черных в Алабаме подчинялись вышестоящим белым. И ей явно известно куда больше, чем она показывает.
– Вы были в курсе, что сестры Уильямс не принимают контрацептивы, да? – тихо спросила я, когда меня осенило. – Вот почему так поступили. Но как вы узнали?
Миссис Сигер скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла.
– Это моя клиника, Сивил Таунсенд. Моя.
Ее губы задрожали, она развернула кресло к окну. Я поняла: даже если у нее в ящике и нет пока никаких резюме, совсем скоро они появятся.
24
Секретарша провела меня в маленькую переговорную, где ждали миссис Ралси и молодой белый мужчина с кудрявыми темными волосами. Он был без пиджака, под мышками темнели пятна пота. Я подумала, что это детектив из полиции или заведующий больницей. Миссис Ралси не объяснила, зачем нужно приехать в контору, сказала только, что хочет с кем-то меня познакомить.
– Садись, пожалуйста.
Я села напротив них.
– Сивил, это Лу Фельдман. Теперь он возглавит работу.
Я перевела взгляд с миссис Ралси на мужчину, потом снова посмотрела на нее:
– Работу над чем?
Она прокашлялась.
– Меня позвали участвовать в деле Таскиги. Мы собираем команду и будем представлять семьи пострадавших мужчин в суде. Жертв было несколько сотен. Эксперимент шел с 1932 года, и потребуется много…
– Я читала про эксперимент, миссис Ралси. Детали знаю.
– Тогда ты должна понимать, что нужно много рук.
– В Алабаме жизнь черной девочки менее ценна, чем жизнь мужчины, вот что я сейчас понимаю.
– Сивил.
– Я не хотела грубить, миссис Ралси.
– Оба иска одинаково важны. Лу – специалист по гражданскому праву. Он отлично подходит для этого дела.
– А еще он… он…
– Белый, – сказал за меня Лу. – И вы ожидали другого. Я понимаю. Но прошу вас, дайте мне шанс.
Он ерзал на стуле, как будто в собственной одежде ему было тесно. Непослушные темные кудри упали на лицо, он смахнул их. Я заметила, что ногти у него обгрызенные. Маленькие глаза за стеклами очков смотрели прямо на меня: он наблюдал за мной, пока я наблюдала за ним. Бог знает, где миссис Ралси откопала этого сосунка, но он наверняка очередной оппортунист.
– Сколько вам лет? – спросила я.
– Двадцать восемь.
Всего на несколько лет старше меня.
– Вы хотя бы раз выступали в суде?
– Разумеется. – Он поправил сползшие очки.
– Выиграли?
– Сивил!.. – снова предостерегла меня миссис Ралси, но я ее проигнорировала.
– Не буду врать, я никогда не вел дел самостоятельно, но работал на прекрасных адвокатов. Я справлюсь.
– Сестры Уильямс – совсем дети. Они в жизни ничего не выигрывали. Даже торт в церковной лотерее. Вы это понимаете?
– Я бы не рекомендовала его, если бы думала, что ему это не по силам, – сказала миссис Ралси. – О Лу прекрасно отзывались мои знакомые – люди, которым я доверяю.
Мне было ясно, что именно она пытается донести до меня. Она разузнала о нем, удостоверилась, что он за нас, что под овечьей шкурой не скрывается волк. Я поняла намек. И все же новость не укладывалась в голове. Не он должен вести это дело. Слишком уж оно много значит.
Лу не сводил с меня взгляда. Выдержав паузу, он заговорил:
– Их зовут Индия и Эрика Уильямс. Эрика – старшая. Ей тринадцать. Она посещает летние курсы средней школы Джорджа Вашингтона Карвера. Ее любимое мороженое – шоколадное. Индию только что приняли в школу при церкви Святого Иуды Фаддея. Она любит собак. И кукол. Особенно привязана к кукле, у которой волосы из пряжи. Индия немая, но доктор, проводивший тестирование перед зачислением, считает ее способной к обучению. Старшую сестру она обожает, они не разлей вода.
– Ну навели вы справки, и что с того?
– Их маму звали Констанс Уильямс. Она умерла несколько лет назад от рака груди. Мэйс Уильямс, отец, до недавних пор работал на ферме у Фрэнка Адэра. Сейчас трудится на фабрике солений «Уитфилд». Его начальник говорит, что Мэйс отличный работник, даже ни разу не опоздал.
Я показала Лу большой палец.
– Вы решили дать ему дело только потому, что он весь из себя отличник?
– Их бабушка – миссис Патриша Уильямс. Она любит готовить. Недавно вместе с другими старушками из Дикси-корта завела огород.
– Огород?
– Между восьмым и девятым домом. Кстати, она прекрасно о вас отзывается.
Они мои люди. Это я должна была знать, что миссис Уильямс завела огород и какого мнения о Мэйсе хозяин фабрики. Все как сказала мне мама: чужие люди то и дело подглядывали за ними, будто они цирковые артисты.
– Вы предложили ему вести дело, потому что, по-вашему, выгоднее, если Уильямсов станет представлять белый адвокат, – догадалась я.
– Достаточно, Сивил Таунсенд. Ты ведешь себя некрасиво, и я это терпеть не намерена. Не так тебя воспитывали родители.
Лу подался ко мне:
– Вы правы. Я молодой. Неопытный. Белый. Я вчерашний студент. Сегодня утром я не смог найти пару одинаковых носков, так что сейчас на мне один синий, другой коричневый. Жена зовет меня маменькиным сынком, и, наверное, так и есть, но уверяю вас, именно потому я и подхожу для этого дела. Мои родители бежали в США из Европы, опасаясь за свою жизнь. И с того дня, как я родился – здесь, в Монтгомери, – они учили меня бороться за справедливость. Это у меня в крови, Сивил. Я готов даже в ад спуститься, преследуя виновных, и добьюсь правосудия для девочек.
– Все равно не понимаю, какое вам дело до Уильямсов. Почему именно они?
– У меня нет ответа, который бы вас устроил. Я знаю, что вы любите их. Это написано у вас на лице. Мне нечего пообещать вам, кроме того, что буду работать с полной отдачей.
Над верхней губой у него выступила капелька пота. В кабинете было жарко. Мы сидели слишком
