я создаю сложности друзьям, жене, поэтому со мной уже трудно общаться... Что ж, тут я бессилен. Процесс необратим.
Я люблю Марию. За двадцать лет совместной жизни грешный быт не раздавил это чувство. И Мария не изменилась ко мне. Но почему ссорились, почему рождались недоразумения? Наверное, без окалины в человеческих отношениях не обойтись, как не обойтись без сопутствующих шлаков в любом процессе, если он — само развитие, а не застой.
Впервые поссорились сразу, как только познакомились. Повод куда каким смешным теперь кажется. Впрочем, само знакомство тоже более чем легкомысленное. Я уже работал после института и, видимо, был на хорошем счету, коли меня включили в состав авторитетной комиссии. Мы приехали в Ртищево проверять состояние здравоохранения в городе. Разместились в гостинице.
В те давние годы что это за гостиница была! Один умывальник на весь этаж. Проснулся рано (я всегда просыпаюсь рано — привычка, чтобы на работу успеть точно в назначенное время), побегал по травушке-муравушке между булыжной мостовой и тротуаром — пот выступил. В умывальнике разделся до пояса — и давай плескаться. Справа, слева подходят и уходят мужчины, у каждого свои заботы. Лишь один, вижу краешком глаза, побрился безопаской, умылся и стоит в уголочке с наброшенным через плечо полотенцем. Коротенький, толстенький, с черными, нацеленными на меня глазками.
В коридоре у выхода из умывальника он извинился и этим извинением на моем пути будто выставил поперечину. Сразу, как говорится, взял быка за рога. Где работаю? В каком номере живу? Надолго ли в Ртищево? Женат ли? Когда узнал, что не женат, обрадовался, как ребенок новой игрушке.
— Послушайте, я к вам имею серьезный разговор, — вполголоса говорил он и вертел на моей рубашке пуговицу. — Меня зовут Аркадий Иванович. Еще вчера я приметил вас. Для вас есть невеста, дочка моего приятеля. Вы еще не знаете, что это такое. Но вы узнаете, что это такое!
Я засмеялся. Он догнал меня и опять преградил дорогу:
— Сейчас вам некогда? Я должен уехать сегодня, но я не уеду сегодня — буду ждать вас. Вы ей очень подходите... Нет, она очень подходит вам. Короче говоря, со стороны виднее...
Мне действительно было некогда: члены комиссии уже позавтракали, и я задерживал их. Чтобы побыстрее отделаться, я извинился и заторопился в номер.
Аркадий Иванович был добрый человек. Он хотел счастья дочери своего друга, а следовательно, самому другу. Неосмотрительно бросил он козырную карту случайному человеку. Может быть, эта открытость и подкупила меня? Не странно ли, я поверил ему. Более того, мне захотелось увидеть ее сразу после вечерней беседы с Аркадием Ивановичем.
Закончив работу в комиссии, я не поехал домой, а сел в поезд на Саратов — от Ртищева рукой подать. Что Аркадий Иванович сделал — не знаю, но, видимо, были телефонные разговоры-переговоры, а может быть, и телеграммы. Нажил он себе хлопот... Утомленный вагонной сутолокой, уставший за время командировки от чужих углов, он и в родном Саратове не оставался без дела. По прибытии нашего поезда он приставил меня к вокзальной стене, да чтоб ни на шаг не отлучался! Чтоб толпа пассажиров не затерла! Чтоб не потерялся, избави боже! А сам бросился вдоль перрона.
Разумеется, я не стоял на месте. В Саратове был впервые, и мне хотелось взглянуть на город. Вышел на привокзальную площадь, глубоко и облегченно вздохнул от раскинувшейся вольности.
— Куда же вы!.. Что же вы!.. — услышал я тревожные возгласы.
Аркадий Иванович быстро семенил короткими ножками, идя под руку с высокой девушкой. На нем лица не было. Бледный от испуга, что я надумал скрыться, он вцепился в рукав моего пиджака:
— Как вы можете!
Но я уже не видел Аркадия Ивановича...
У каждого человека свое, особое восприятие красоты. Одни проходят равнодушно мимо шедевра и обращают на него внимание только потому, что им предостаточно нажужжали в уши: это шедевр! Другие замирают, оглушенные неожиданным открытием. Передо мной было открытие. Я испугался... Нет, неправда. Я вдруг почувствовал, сколь ничтожен рядом с девушкой... Нет, и это неправда! Во мне все замерло от восторга, от радости видеть такую красоту. И так близко, что могу дотронуться рукой. Нет, вранье. Это сейчас я додумываю — дотронуться рукой. А тогда... Потом уж, когда овладел собой, увидел я точеное лицо... Природа щедра... Большие темно-серые глаза. Легкий румянец на белой коже. Брови... Нарисовать кистью все можно, а чтобы вот так, въяве... Лицо светилось — такое впечатление было. И — ее простота. Это совсем разоружило меня. Разговаривать с незнакомым человеком так просто... Помнится, мы даже не назвали себя. Мне уже казалось, что я провинился. Конечно провинился! По такому легкомысленному поводу — познакомиться с девушкой, так несерьезно заявиться в Саратов...
— Я пришла не к вам... Пожалуйста, не думайте... Мне жаль дядю Аркашу, нашего Аркадия Ивановича. Он измучился... Извините, но это так.
— Да помолчите! — вдруг тонко закричал Аркадий Иванович. — Неужели разбредетесь? Послушайте, вы сумасшедшие, вы ничего не понимаете в жизни...
— Господи! Мы еще не расходимся, дядя Аркаша. — Она задумалась, взглянула на меня.
Тут я обрел речь. Осмелел не потому, что в обществе девушки нашел себя, — ее взгляд не понравился.
— Не волнуйтесь, — наконец осилил я первые слова и не мог оторвать взгляда от ее лица. — Обратный поезд через два часа, я смотрел расписание. Поброжу по городу. Мне тоже ничего от вас не надо. Не все ли равно, сейчас разойдемся или чуть позже. Лучше сейчас.
Покраснела. Быстро взяла под руку Аркадия Ивановича — удержала его от очередной вспышки.
— Может быть, посмотрите Волгу? Вам вообще доводилось бывать в Саратове? — мягко пытала она пустячными вопросами.
Помню все, отлично помню. Я уже завелся (молодой был!), ее вопросы показались жестом благотворительницы.
— Волгу ни разу не видел. В Саратове не бывал.
Мимо нас проходили две женщины с легкими плетеными корзинами в руках. Видимо, с базара. Одна, что в белом, повязанном на затылке платке, спросила спутницу:
— Слышала о Тимофее? У нас он... на порядке... Моргун который... Помер он.
— Да ну-у?.. — изумилась вторая женщина. — Что же с ним?
— Плохой был, вот и помер.
Слова «плохой был» застряли у меня в голове. Мы шли к троллейбусу, потом осматривали из окна новый для меня город, на каком-то перекрестке прощались со взволнованным нашей перепалкой Аркадием
