дверь на щеколду, чего не делал прежде никогда.
* * *
Виктор Георгиевич вздохнул и попытался заново собрать мысли. Чёртов листок не давал покоя. Перед глазами вращались буквы, и сквозь них будто бы начинал проступать какой-то доселе не понятый им смысл. Но каждый раз, когда разум дотягивался до этого самого смысла, тот выскальзывал, просачивался сквозь пальцы, растворялся. Победоносцев переворачивался на другой бок, стараясь не раздавить трещащий под ним малюсенький диван, который для таких вот случаев стоял у него в рабочем кабинете. Обер-полицмейстер то укутывался в старенькую шинель, закрываясь от прохладной майской ночи, то, наоборот, отбрасывал её в сторону, когда его ни с того ни с сего бросало в жар.
Он не мог простить себе, что прямо сейчас в каком-нибудь мрачном подвале кто-то рискует жизнью, смешивая глицерин с азотной кислотой ради того, чтобы эта гремучая смесь смогла лишить жизни кого-то другого.
В глубине души он, конечно же, ненавидел этого другого. Граф Адлерберг был повинен в подрыве Зимнего. Именно он отказался установить во дворце военный порядок, на котором настаивал Победоносцев. Именно из-за его безалаберности народовольцу Халтурину удалось пронести в Зимний два пуда динамита и устроить взрыв под столовой.
Но гнусный и бесталанный карьерист Адлерберг вышел сухим из воды, как во все времена происходит с гнусными бесталанными карьеристами. А его, Победоносцева, в итоге сослали в Москву доживать, как делали только с самыми отъявленными болванами.
Но теперь граф Адлерберг сам находился под невидимым прицелом социалистов. Выходило, что террористы, не отдавая себе отчёта, хотели лишить жизни самого выгодного себе человека. Или же хотели устранить сообщника?..
Может, поэтому Виктор Георгиевич и не телеграфировал о готовящемся покушении в Петербург. А может быть, потому, что он сам хотел поймать и обезвредить шайку? О да, это был бы его шанс восстановить доверие к себе и вернуться в столицу. Удался же подобный манёвр его предшественнику Козлову!
Но для того чтобы надежды эти осуществились, нужно было всё хорошенько разузнать, чтобы в случае чего не стать посмешищем.
Победоносцев ещё помнил позор, который он испытал, когда из-за убийства террористами Мезенцева расформировали Третье отделение. Тогда-то карьера его и начала катиться под откос.
Мысли так и роились в голове Победоносцева до самых петухов. И в болезненной полудрёме ему мерещился то разорванный снарядом усатый Адлерберг; то летающий в гробу Жорж Безобразов, от которого Виктор Георгиевич отбивался канделябром; то улыбающаяся баронесса Армфельт, пытающаяся потрогать его за усы отрезанным пальцем.
Он встал совершенно не освежённым, и тяжесть прожитой ночи давила на его плечи, как низкое петербургское небо давит на людей, впервые приехавших в столицу.
Подчиняясь привычкам, он заправил постель, гладко выбрил подбородок и с тщанием занялся любимым делом. Он раскрыл небольшой несессер, достал оттуда узкую расчёску из слоновой кости и бережно расчесал спутавшиеся за ночь волоски на усах. К неудовольствию своему, он заметил, как тут и там снова проступает седина. Можно было бы закрасить её фаброй, но времени на это не было. Он нанёс фиксатуар. Но как ни старался, усы не поднимались вверх, а висели, словно клыки у моржа. Плюнув на это и окончательно приняв неудачное начало дня, он облачился в чёрный фрак, снял с вешалки цилиндр и поспешил к ждущей его коляске.
Трясясь на московских ухабах, измученный бессонницей, он то ли дремал, то ли бодрствовал, и в скачущих в такт лошадиным копытам мыслях его всё смешивалось и переворачивалось с ног на голову.
Пролётка въехала в раскрытые настежь ворота, пролетела по зелёной аллее и встала с остальными экипажами, среди которых особенно выделялся ослепительно белый катафалк, запряжённый восьмёркой таких же белых лошадей. Спины их были укрыты попонами с длинными кистями. На козлах лениво курила пара факельщиков с керосиновыми фонарями на длинных палках.
Чуть поодаль усатый будочник гонял проникшую в господский сад толпу оборванцев.
– Пшли, окаянные! – кричал он, потряхивая алебардой.
Толпа не очень боялась его угроз и лишь переходила с места на место, кружа стража порядка в мучительно медленном и нелепом танце.
– А ну, сказал!
– Не маши селёдкой, служба, пузырь проткнёшь!
Толпа заулюлюкала и ощерилась беззубыми ртами.
– Смотри, какое хозяйство отъел! Того и гляди лопнет!
– Ух я вам, демоны! – кричал будочник и силился догнать задир, безо всякой на то, впрочем, надежды.
Появление полицейского экипажа, казалось, никто и не заметил.
Виктор Георгиевич слез с коляски и выпятил грудь на толпу:
– Как смеете не подчиняться правопорядку?
Толпа присвистнула.
– Начальник новый, – заключил худой тип в драном кителе. – Теперь держись, наш брат, крепче. Головы не сносить.
Тощий старичок в треугольной шляпе и драном вицмундире выполз с задних рядов вперёд:
– Так ведь не каждый день такая кумушка помирает. Рассчитываем на подаяние. Хоть до заморозков простоим. Клещами не растащишь!
– Захотим растащим, – пригрозил Победоносцев пальцем. – А захотим, и в участок свозим за казённый счёт.
– Нашему брату что клетуха, так всё лучше, чем голодными ходить. Ты, начальник, лучше гривенный дай на пенник, чем усищами трясти, – сказал тощий, с виду молодой ещё человек, тело которого едва прикрывал дырявый смутного цвета халат.
Толпа взорвалась смехом и заулюлюкала.
Победоносцев почувствовал, что сейчас воспламенится. Одной рукой он схватил тощего за грудь, а второй вдарил по шее так, что у того слетел картуз, а у самого обер-полицмейстера рука загудела, будто была медной.
Это подействовало. Нищие ахнули и принялись отступать.
– Только такой язык, стало быть, понимаете?! – взревел Победоносцев, испепеляя голытьбу взглядом. – С глаз моих!
Тощий взвыл, поднял шапку и убежал, спрятавшись за спины сотоварищей. Нищие отошли за фонтан. В глазах их читались страх и уважение.
Победоносцев поднялся по лестнице и вошёл в раскрытые двери.
В залитом светом зале смиренно стояло несколько десятков человек. Многих из них Победоносцев уже встречал на мероприятиях куда более радостных. Но многих видел и впервые. Дамы, затянутые в чёрные платья, обшитые плерезами, прятали розовые носы в чёрные кружевные платки. Господа держали в руках шляпы и безмолвно смотрели в пол.
Пахло ладаном. Между окон чернели задрапированные зеркала. Где-то вдалеке слышалась зычная речь попа: «Милость же Господня от века и до века, на боящихся Его. И правда Его на сынех сынов, хранящих завет Его и помнящих заповеди Его, творити я».
Завидев Победоносцева, толпа медленно, чтобы не нарушать общего настроения, но настойчиво переместила на него свои взгляды. От толпы отделился граф Шереметев. Необъятное упругое тело его покачивалось с едва уловимой грацией человека, который, будучи с лёгкого похмелья, успел уже выпить.
– Виктор Георгиевич, какая
