горем.
Отпевание стариков, напротив, носило характер более спокойный, если не сказать радостный. «Отмучилась, раба божья!» Собравшиеся больше были заняты собой – не виделись столько лет! – чем собственно виновником мероприятия.
Ещё будучи юнцом-послушником, Серафим привык к смерти настолько, что порой даже заговаривал с окоченевшими в деревянных ящиках телами. Мертвецы, конечно же, не отвечали.
Он заглядывал им в лица. Увидели ли они Бога перед смертью? Судя по их лицам, если и увидели, то зрелище это им не понравилось.
Всё это – и жизнь, и смерть, и таинство, связывающее эти противоположности, – стало для отца Серафима рутиной, которая не вызывала более ни восторга, ни трепета, ни страха, ни волнения, ни, по правде говоря, сочувствия. Вообще никакую струну его души не трогала.
Но в тот день, когда он увидел величественный гроб из отполированного красного дерева, волосы его зашевелились под скуфьей.
Граф Вараксин, хоть и жил неподалёку, в церковь не хаживал. От людей отец Серафим не раз слышал, что граф крест не носит, а в постные дни ест скоромное. Более того, ходили слухи, что старик не на шутку увлекается языческими верованиями древних, прилюдно хулит Господа и практикует в усадьбе странные ритуалы. Ещё отец знал, что незадолго перед смертью граф завёл себе молодую красавицу жену, которая и свела его в гроб любовными утехами. Во всяком случае так говорили люди.
Но в тот день, когда он заглянул в бархатные внутренности гроба и увидел тело, облачённое в старомодный фрак, сердитое вытянутое лицо с горделиво задранным носом, сердце его отчего-то подпрыгнуло в груди. Да так, что сразу захотелось принять для успокоения кагору.
Казалось, что граф лишь на мгновение закрыл веки и в любую секунду готов вскочить и отправиться по делам в министерство.
Немногочисленные родственники и слуги сгрудились в центре тёмной церквушки и молчали, как будто зловещая паутина затянула им рты.
Все они, казалось, чувствовали то же, что и отец Серафим. А чувствовал он, что проникла в приход и обступает его чёрной стеной безвольная и слепая, как зенки мертвеца, темнота.
Отец Серафим тряхнул бородой, поправил бархатные ризы, облокотился на налой и принялся зачитывать молитву. Но слова еле-еле слетали с пересохших губ, а от ладана становилось душно. Голос его раздавался по церкви, отражался от стен и образов и рассыпался на призрачные отзвуки. Слово Божье теряло своё могущество и возвращалось искажённым эхом. Будто молитва, отскакивая от стен, переворачивала свой смысл, как происходит с изображениями в зеркалах.
«Яко дух пройдет в нем, и не будет, и не познает к тому места своего», – тянул отец Серафим, сам не веря в силу своих заклинаний.
На клиросе надрывались хором дьячки, и пение их в ушах отца Серафима плыло, как игра сотни расстроенных скрипок, ревущих невпопад.
Он взглянул на окруживших гроб людей, и почудилось ему, что они мертвы – так неподвижно и безмолвно они стояли. Серые лица их были устремлены на покойника, который был освещён полоской света, долетавшей из оконца под куполом. Испугался Серафим, что стоит ему моргнуть, как заметят его мертвецы, двинут к нему свои одеревеневшие ноги, обступят и начнут разрывать плоть гнилыми зубами. И от мыслей этих голос его сорвался, и страница в руке дрогнула, чуть не стряхнув с поверхности древние буквы. В глазах защипало от ладана, и в горле запершило от вони свечной.
Отпевание закончилось. Родственники заколотили гроб и вынесли из церкви. Никто и не посмотрел на отца Серафима. Лишь одна старушка подошла к нему, поблагодарила за службу и вложила в руку красненькую ассигнацию. Батюшка отчего-то отказался. Всегда брал, а сейчас вот отказался.
– Бог с тобой, – ответил он смущённо.
Старушка поцеловала ему руку и принялась выковыривать крючковатыми пальцами бусинки слёз из уголков глаз.
– Верой и правдой столько лет бок о бок. Уж не думала, что переживу барина-то. Барин был – никогда не обидит. Когда рубликом, когда гостинцами одарит.
– Хорошему человеку да на небеса дорога… Упокой Господь его душу.
– Так вот ты, святой человек, проследи, чтобы и упокоился как следует. А то ведь как помер, спокойствия от него нет.
Отец Серафим с удивлением посмотрел на сгорбленную старушку.
– Ты что ж говоришь-то?
– Так ведь извёл, Ваше преподобие. Бог тому свидетель. – Старуха задрала к куполу палец-крючок.
– Что-то я не уразумею слов твоих, старая! – прикрикнул отец Серафим.
– Ты уж, поп, не кипятись, чай, не самовар, ты уж лучше проследи, чтобы всё по обряду было. Чтобы душенька упокоилась. А то ведь заладил ходить ночами. Спасу никакого нет. А ведь ему, мертвецу, не положено. Ходить-то.
Батюшка почувствовал, что воротничок пережимает горло.
– Ты, старая, совсем из ума, видать, выжила…
Старушка перешла на шёпот:
– В подвал занесли его. Шибко осень тёплая. А в подвале завсегда прохладней. А ночью-то слышу скрипы и шаги оттедова. Я уж как оцепенела. И стонет, и стонет, будто душа неприкаянная к Богу просится.
– Что ж ты мелешь-то такое в Божьем доме! – взорвался отец Серафим. – Ща как я тебя по горбу-то!
– А то и мелю, – ощетинилась бабка, отступая спиной к выходу. – Уж его землицей как следует присыпать надо.
И почти уже скрывшись за воротами храма, она шёпотом добавила:
– Аль взаправду, батюшка Серафим, грядёт конец мира сяго? Видано ли – покойнички просыпаются?
Весь день он не мог выкинуть всю эту хмарь из головы. И даже позволил себе в обед выпить штофик водки, когда попадья отошла к дневному сну. А на следующее утро он, совершенно уж забыв о странных похоронах, прогуливался по привычке по кладбищу, завернул на случайную тропку и вскоре оказался перед той самой могилой, куда заложили графа.
Ветер трепал побелевшие ветки лип. Те скрещивались над могилой, словно мёртвые кисти. И померещилось отцу Серафиму, будто и насыпь слишком уж свежая, и что крест будто бы покосился и воткнут не в том месте.
Холодок сам собой забрался в душу. Страх кольнул сердце. И какая-то муть обволокла сознание. Ему вдруг показалось, что вот-вот он услышит тот стон, о котором говорила сумасшедшая старуха. Он замер и простоял ещё долго, прислушиваясь к редким звукам. Но только ветер шумел над погостом и изредка щебетала какая-то дивная птица.
Батюшка перекрестился и побрёл прочь. И пока шёл он вдоль могил, снова почудилось ему, будто что-то тёмное, невидимое обступает приход со всех сторон. Будто бы бес затаился под каждым кустом и за каждым деревом.
«Эх, погибает служба наша», – прошептал он непонятно к чему, затем добежал до дома и запер
