моего воспалённого ума, – что этот самый столовращатель непосредственно причастен к подготовке снарядов. Все улики указывают на это. Видимо, его шарлатанская деятельность – лишь ширма, за которой он скрывает свои истинные дьявольские намерения. И те деньги, которые богатые горожане по глупости отдают ему, идут на ужасающие цели.
Тем острее необходимость разыскать его. В этом деле наметился определённый прогресс. Я припомнил некое спиритическое общество, про которое негодяй проговорился в поезде. Кажется, именно по этой причине он якобы прибыл в Москву. Я тут же разыскал адрес и послал туда жандармов. Привезли дёрганого старичка – председателя этого самого общества. Но оказалось, негодяй и их обвёл вокруг пальца. Председатель поведал, что иностранец по приезде заявился к нему и истребовал аванс за будущие сеансы. После этого, как вы уже можете догадаться, иностранец бесследно исчез из жизни председателя. И никаких сеансов не дал.
Стоит ли говорить, что все эти странности только укрепили мои подозрения по поводу преступной деятельности этого артиста! Председатель написал заявление, и теперь мы кое-что имеем на этого субчика.
Я снова раздал портреты Дюпре и потребовал, чтобы каждый бутарь, разбуди его ночью, мог описать, как тот выглядит. Также я распорядился задерживать всех подозрительных студентов. От этого Бастилия наша довольно быстро заполнилась худыми, волосатыми и часто пьяными юношами.
Что до нашего беглого князя, то тут подвижек мало. Никто знать не знает, что за карета увезла его в тот день. Карета явно старая, дворянская, но поскольку никто не разглядел гербов, то и установить доподлинно ничего нельзя. Но мало сомнений в том, что кто-то из знатной публики укрывает беглеца. И, боюсь, история здесь замешана куда более интересная, чем может показаться на первый взгляд.
Но что я всё о себе.
Как ваш кашель? Не стало ли вам лучше? Напишите хоть строчку, молю!
Вечно ваш, Победоносцев.
* * *
Отец Серафим отхлебнул из ковша квасу, обтёр рукой бороду, выдохнул, крякнул, подмигнул сам себе в зеркало, улыбнулся, поводил носом, причмокнул губами, хохотнул баском и вывалился на свет божий из приходского домика.
Он осенил себя крестным знамением, нахлобучил широкополую шляпу, поклонился белым стенам храма и двинулся было к воротам, как вдруг его до чрезвычайности отменное настроение – вызванное не в последнюю очередь отъездом попадьи и дочерей в Кисловодск – надтреснуло, окислилось, в общем, испортилось, как засохшая просфора.
Всё дело было в его походке.
Отец Серафим был мужичком невысоким и худеньким. Но мастерство поповской походки знал лучше, чем Священное Писание. Надо было ступать нарочито медленно, будто проверяя ногой, не уготовил ли дьявол под ней ловушку. Не утянет ли он служителя за эту самую ногу в преисподнюю. И только опосля ступать. Ступать с напором, будто давя сапогом бесов, невидимых для обычных прихожан. Заваливать тело набок, сгибаясь под тяжестью людских грехов, которые батюшка, подобно сыну Божьему, берёт на себя. Ходить надо так, будто при каждом шаге тебе на плечо водружаются две водовозные бочки. Тем самым батюшка как бы уподоблялся языческому Атланту, который бережёт прихожан от того, чтобы на них не упало небо. Хоть и думать о таком сравнении было греховно.
Походка играла в жизни отца Серафима важнейшую роль.
Чего стоил тот случай, когда он был в городе по приходским хлопотам и, подвыпивши изрядно в трактире, завернул не в тот переулок. Тамошние обитатели блеснули из темноты глазами, и, отец Серафим мог поклясться вечной душой своею, что в руке одного из них сверкнуло лезвие.
Негодяи двинулись за ним. И тут батюшка, не имея больше ничего предложить в ответ, занёс по обыкновению над землёй ногу, расправил плечи и зашагал широко, по-апостольски. Через некоторое время шаги за спиной стихли, а обернувшись, Серафим увидел, что переулок пуст.
Тогда и понял он, что это были не грабители, а самого дьявола посланники. Иначе где бы им скрыться в не имеющем ответвлений и дверей переулке?
У попадьи нашлось другое объяснение, что «батюшка опять напился аки чёрт», и лишнее, принятое на душу, сыграло с воображением шутку, и никаких бандитов вовсе не было. Но этот вариант отец Серафим считал несостоятельным, хоть после этого недели две не принимал на грудь.
А в другой раз, по ранней весне, он проходил под козырьком дома, как ему ни с того ни с сего свело лодыжку. Он остановился, чертыхаясь, как вдруг в двух шагах перед ним на землю обрушилась гигантская сосулина. И не остановись отец Серафим, так бы и прибило ему голову. Так и уверился батюшка, что Бог бережёт его. Впрочем, для чего – уразуметь никак не мог. В захолустном приходе, куда церковное начальство сослало его за пьянство и лихоимство, не происходило решительно ничего.
Так или иначе, выходя с утра из дома ли, прохаживаясь вдоль рядов верующих на службе ли, Серафим всегда использовал с умом свою походку. Это был дар, единственный, по-видимому, которым наделил его Господь.
Благодаря ей даже дородные батюшки с метровыми бородами могли показаться неуклюжими истуканами по сравнению со щуплым отцом Серафимом, выворачивающим привычным движением ножку в чёрном морщинистом сапожке.
Поэтому сегодня, когда он, поставив стопу на сырую траву, почувствовал, что нога – та самая, с которой он начинал каждый шаг, каждое путешествие, и большое и маленькое, – дрогнула, приземлилась на грешную землю не под тем углом и не с тою силою. Отец Серафим остановился, почесал затылок и с интересом посмотрел на сапоги. Чело его нахмурилось. Он крякнул, отогнал дурные мысли и сделал второй шаг. Но и вторая нога дрогнула в полёте и приземлилась неуверенно и не туда.
Настроение, преотличное настроение, безоблачное настроение отца Серафима окончательно испортилось.
Он вдруг вспомнил случай, который имел место пару лет тому назад.
В то хмурое утро в приход привезли на отпевание почившего графа Вараксина – владельца соседней усадьбы.
Люди умирали каждый день и каждый день рождались. В этом были и благодать, и проклятие служения отца Серафима – наблюдать этот бессмысленный и в то же время наполненный великим смыслом цикл.
То младенчика привезут родители безутешные, заколотят его в гробик игрушечный и погрузят в сыру землю. И гадают, где же так душа новорождённая перед Господом провиниться успела, что её вот так сразу туда.
«Выбрал, знать, себе Господь младенчика в услужение», – отговаривался отец Серафим. Хотя сам понимал, что пользы в этом ответе не больше, чем в варке сапога на клей. «Пути Господни неисповедимы», – бормотал он напоследок, брал причитающееся за услуги и оставлял рыдающих родителей наедине с
