Но как только Юрченко опознал Пелтона, Колин Томпсон сразу заметил в нем какую-то перемену. Юрченко вдруг понял, что, опознав Пелтона, возможно, попал в ловушку. Теперь ему, вероятно, придется давать показания в суде, и он тем самым публично подтвердит факт перехода на сторону американцев. Такое открытое выступление почти наверняка заставит советские власти принять какие-то меры в отношении его семьи и исключит возможность его возвращения в СССР. Позже Томпсон пришел к выводу, что именно в этот момент Юрченко начал подумывать о том, как ему выбраться из своей новой жизни.
После возвращения Виталия Меданич отметил, что эта поездка не подняла его настроение. К концу октября Меданич пришел к выводу, что эмоционально и в мыслях Юрченко ускользал. Меданич был одарен хорошей интуицией, и она уже некоторое время подсказывала ему, что дело Юрченко принимает нежелательный оборот. Каждый раз, когда он ехал к Юрченко на конспиративную виллу Ковентри в районе Фредериксберга, у него возникало какое-то жутковатое чувство. Он никогда не мог четко обозначить его, но во время их прогулок по берегу бобрового пруда, находившегося на территории виллы, у него иногда возникало ощущение, что за ними кто-то наблюдал. Были какие-то мелкие инциденты, например какие-то незнакомые люди въезжали на дорогу, ведущую к вилле. Это усиливало подозрения. Не было никаких доказательств, что незнакомцы заезжали, чтобы наблюдать за Юрченко, но Меданичу просто не нравилось такое количество совпадений.
Теперь настроение Юрченко быстро менялось. Наконец Меданич написал докладную записку с изложением своих опасений и предупреждением, что если не принять каких-то срочных мер, Юрченко может отказаться от сотрудничества с американскими властями. В начале ноября эта докладная попала на стол к Бэртону Герберу. Меданич сожалел, что от не использовал более сильных выражений и прямо не написал, что Юрченко может возвратиться в СССР.
Еще до того как Гербер ознакомился с докладной Меданича, он сам отметил тревожные признаки. В середине октября Гербер приехал к Юрченко на виллу в Ковентри. Гербера сопровождал Мюрат Натырбов, который оказался в Вашингтоне и тоже захотел встретиться с Юрченко. Натырбов сказал Герберу, что хотел бы поговорить с русским перебежчиком о контрразведывательной работе КГБ в Москве.
В какой-то момент, оставив Натырбова в доме, Гербер и Юрченко пошли прогуляться вдвоем по территории виллы, и Юрченко спокойно, но твердо рассказал Герберу о своих чувствах по поводу утечек, которые к тому времени приобрели масштабы наводнения.
— Господин Гербер, как я могу верить вашей службе, когда все, что я вам рассказываю, оказывается в газетах?
На следующий день Гербер рассказал об этой тревоге Юрченко своим коллегам и заметил, что у него нет ответа. Этот русский был прав — ЦРУ его подставило. Гербер подал докладную записку руководству, в которой отметил ухудшающееся настроение Юрченко и сделал вывод, чтовэтом деле назревает кризис.
14 Александрия, Виргиния. 4 октября 1985 года
Просматривая дома свою почту, работник линии «ПР» (политическая разведка. — Прим. пер.) вашингтонской резидентуры КГБ Виктор Дегтярь обнаружил адресованное ему загадочное письмо. На письме стоял почтовый штемпель «Графство Принца Джорджа, Мэриленд, 1 октября 1985 года». Внутри конверта оказался еще один с пометкой «НЕ ВСКРЫВАТЬ. ПЕРЕДАЙТЕ ЭТОТ КОНВЕРТ, НЕ ВСКРЫВАЯ, ВИКТОРУ ЧЕРКАШИНУ».
Обратного адреса или имени отправителя не было, но человек, отправивший это письмо, судя по всему, кое-что знал об операциях КГБ в Вашингтоне. Посылка письма на домашний адрес работника КГБ позволяла обойти более опасные способы установления прямого контакта с советскими разведчиками под бдительным оком ФБР. А сам факт того, что отправитель знал домашний адрес работника КГБ и имя руководителя контрразведки в резидентуре, говорил, что к письму надо было отнестись серьезно.
После того как письмо было доставлено в резидентуру и там вскрыто, все сомнения в ценности этого письма мгновенно улетучились.
«Уважаемый господин Черкашин!
В скором времени я направлю г-ну Дегтярю коробку документов. Они касаются некоторых наиболее секретных операций разведсообщества США. Все — оригиналы, чтобы облегчить вам установление их подлинности. Пожалуйста, исходя из наших долгосрочных интересов, учитывайте, что круг лиц, имеющих доступ к этой информации, очень ограничен. Взятые вместе, они указывают на меня. Я надеюсь, что такой опытный разведчик, как Вы, будет обращаться с ними должным образом. Думаю, что их можно оценить в 100 тысяч долларов.
Должен предупредить вас о некоторых угрозах моей безопасности, о которых Вы, возможно, не знаете. В последнее время ваша служба потерпела ряд неудач. Предупреждаю, что г-н Борис Южин (линия “ПР”, Сан-Франциско), г-н Сергей Моторин (линия “ПР”, Вашингтон) и г-н Валерий Мартынов (линия “ИКС[27]”, Вашингтон) завербованы нашими спецслужбами.
…Подробности организации оплаты и связи в будущем будут направлены вам лично. Для обеспечения безопасности моя личность и точное положение, занимаемое мною в разведсообществе, должны остаться в тайне. Я готов рассмотреть ваши предложения по организации связи, но не хочу использовать специальную технику. Я буду прибавлять “6” (Вы отнимать “6”) от месяца, даты и времени, указанных в наших условиях двусторонней связи».
Как будто этой интригующей информации было недостаточно, «доброволец» приложил к письму сведения о последних советских перебежчиках, а также о некоторых исключительно секретных технических операциях, направленных против советской разведки в США.
Резидент КГБ Станислав Андросов и его заместитель по контрразведке Виктор Черкашин сразу же поняли, что «доброволец» был настоящим. Письмо подтвердило некоторую информацию, которую Черкашин несколько месяцев назад получил от Олдрича Эймса, и КГБ уже убедился, что Эймс не был агентом-двойником. Он дал слишком много ценной информации, чтобы его можно было подозревать в двурушничестве. Как и новый «доброволец», он назвал Мартынова, Моторина и Южина, которые уже были под подозрением. Мартынову, однако, разрешили выехать в отпуск в Москву и возвратиться в США уже после того, как Эймс выдал его как американского агента. Может быть, это случилось потому, что русские пока еще не определились, как реализовывать поступавшую от Эймса информацию. Но этот новый источник подтвердил ранее полученные сведения[28].
Автор письма не раскрыл своей личности, но такому опытному разведчику, как Черкашин, письмо давало много намеков на то, где работал анонимный «доброволец». От Эймса КГБ было известно, что русские агенты в вашингтонской и других резидентурах КГБ в США использовались совместно ЦРУ и ФБР. Но такой работник ЦРУ, как Эймс, с широким доступом к информации мог также знать об агентах ЦРУ в СССР и других странах. Агенту ФБР такая информация была бы недоступна. И наоборот, агент ФБР, работающий по линии контрразведки, может располагать более подробной информацией об оперативных мероприятиях по советским представителям в США. Позже Пол Редмонд так высказался на этот счет: «Думаю, что Черкашину хватило 30 секунд, чтобы определить, что письмо исходило от агента ФБР».
