плюнул им вослед.
– Так-то! – буркнул он, стараясь не смотреть на дочь леса: все-таки сам тоже знатно испугался.
– Так, – согласилась Йага.
Она собой была недовольна. Не сумела мирно договориться, призвала ворожбу ради неправого дела. Кого прокляла, главное? Детей несмышленых… Эх! Однако жабенок уцелел. Ведьма бережно взяла его в чашечку ладоней, поцеловала и выпустила в воду. Дело она, конечно, сотворила неправое, но что, если иной раз только так и можно воззвать к чужой человечности? Пусть уж лучше ее злой ведьмой считают, раз так.
– Дай суму.
Иванька сцепил зубы и послушался. Его тоже подмывало припустить в Чернобор, но коли уж кого-то полюбил, так люби со всеми недостатками. Вместе с черным колдовством и страшными птичьими пальцами. Он подал вещи и сел рядом: будь что будет.
Девки в Черноборе, как и во многих других селах, обыкновенно гадали на зеркалах. Ставили свечу, шептали запретные слова и ждали, кто мелькнет в таинственной темноте. Мало кто из них знал, что прежде, когда зеркал знать не знали, гляделись в воду. Гладкая поверхность открывала тайны ничуть не хуже, однако и утаскивали любопытных несмышлех в Безлюдье тоже куда чаще. Йага Безлюдья не боялась, как и темноту. А гадать умела получше многих. Не было у нее только верных подруг, что сидели бы рядышком, затаив дыхание. Впрочем, одна подруга у лесовки имелась. И не белка или трясинница, а почти что самая настоящая девка. Уж она поможет. Кто, если не она?
Лесовка достала из сумы два огарка свечи и осторожно затеплила фитили. Ветра под холмом не было, и пламя держалось гордо и спокойно. Добро́. Присев на колени у воды, поставила свечи справа и слева. Склонилась к заводи и провела по поверхности ладонью, словно блюдце протирая. И – вот диво! – рябь унялась, хоть мелкий противный дождик никуда не делся. Следом из сумы вытащила наливное яблочко. Иванька вопросы задавать опасался, только глядел круглыми от восторга и страха глазами, да все ближе сам клонился к ручью.
– Ну здравствуй, подруженька. Здравствуй, милая. Слышишь ли меня?
Подруженька жила далеко-далеко, в чужом лесу. Да и забот ей хватало: утопниц пересчитать, лягушек на зиму спать уложить, мужа, опять же, построить. Но водица текла всюду, и подземные токи несли зов в далекие дали. Быть может, и до хозяйки озера докричаться получится.
Тучи теснились все ниже, отчего дневной свет сгущался в сумерки. А может, Иваньке то просто показалось, однако он мог матерью поклясться, что огоньки на свечах стали ярче и словно бы не желтым теплым светом горели, а болотной зеленцой.
Йага опустила угощение в воду. Яблоко величаво сделало круг и камнем ушло на дно, словно дернул его кто-то.
– Катись, катись, яблочко! Покажи мне подруженьку! Отзовись, милая. Некого мне больше спрашивать. Водица всюду течет, все видит, все знает. И ты знаешь. Так расскажи!
Иванька старался ни звука не издать, аж губу закусил. Ему казалось, что водная гладь закаменела, а мелкая морось превратилась в грохочущий ливень. Но это, конечно же, показалось. Иначе стена дождя не только загасила бы светцы, но и до нитки промочила бы их с ведовицей. Вода в заводи почернела, и отражение огоньков в ней стало особенно четким. И, вот уж точно, огоньки те стали зелеными, а потом и вовсе заплясали.
– Глаза… – почти беззвучно шевельнул Иванька губами.
И верно, зеленые искры в ручье встали рядышком. Словно кто-то глядел из глубины. И глаза те завораживали, как колдовские болотные огни. Маленький лоточник потянулся к ним… А навстречу из глубины вынырнул силуэт, навроде как человеческий. Весь черный, и только глаза сверкают зеленью.
– Вижу, ведьма, ты мне жертву привела! – произнес он, хватая Иваньку.
Мальчишка заорал. Йага же и не подумала испугаться, замахала руками на страшное существо, да еще и выговорила ему:
– Ну что ты как дите?! Нашел с кем шутить! Ты мне мальчонку мало заикой не сделал!
Нечисть покорно выпустила лоточника.
– Ничего, небось, не сделал бы. Гляди, какой норовистый!
Иванька и впрямь оказался не из робких: подхватил палку, оставленную троицей на берегу, и собирался ею приложить тварь из ручья.
– Ну все, все, вояка! Не трону.
Прежде чем положить оружие, Иванька вопросительно глянул на ведьму, и та подтвердила:
– Не тронет.
Тогда только лоточник послушался и сел ждать, что будет дальше. А дальше темная тварь вытащила откуда-то жертвенное яблоко и надкусила.
– Мне бы Ивушку, – вежливо попросила Йага. – Не серчай, хозяин озерный. Не тебя звала.
Хозяин фыркнул:
– Ну еще бы! Эх, бабы…
И стек в воду кляксой. Но клякса не растворилась, а вновь мигнула зеленью, сгустилась в силуэт – и вот уже поднялась из воды девка. Таких в Черноборе красавицами не считали: тощая, светлокожая. И волосы – зеленые, точно ряской облитые. Рядом с Йагой, загорелой, полной жизни, мягкой и горячей, она была мавкою. А впрочем, кем еще могла быть девица из ручья?
– Здравствуй, – тепло улыбнулась ей лесовка.
– Здравствуй, подруженька, – ответила зеленоволосая. – Что за беда тебя привела?
Йага погрустнела.
– И правда беда, – призналась она. – Вода везде бывает, все ведает. А ты лучше прочих ее слышишь. Помоги мне, Ивушка! Дозволь спросить у водицы, не видала ли она… того, кто мне дорог.
Мавка прищурилась:
– Никак влюбилась?
Ожидая ответа, Иванька ажно весь напрягся. Но Йага сказала честно:
– Того пока не ведаю. Но спросить хотела о другом… человеке.
Мавка препираться не стала.
– Что ж, спрашивай.
Йага оперлась ладонями о берег и погрузила голову под воду. Время замерло. Замер дождь где-то далеко-далеко, замер маленький лоточник. Не стало звуков города, звона ручья и даже дыхание словно остановилось. Дочь леса видела перед собою сплошь черноту, из которой предстояло выловить что-то очень важное.
– Матушка…
Вязкая чернота неохотно расставалась с секретами. Она запугивала, щелкала клыками над ухом, гнала прочь. Но ведьма убираться не желала.
– Матушка! – позвала она вдругорядь.
И чернота сдалась. Сначала в ней зажглись желтые звериные глаза. Йага наперво решила, что это отражение, но ошиблась. Глаза были выше. И тот, на чьем лике они сияли, лишь немногим походил на дочь леса. Да и то поди пойми, чем именно? Жестами ли, плавными и тягучими, поворотом головы, хитрым взглядом?
Потом проступила комнатушка. Простая, но чистая спаленка, мягкая перина и силуэт женщины, распластавшейся на ней. Женщина извивалась от наслаждения, а человек… нет, не человек. Тот, кто лишь притворялся человеком. Он ласкал и нашептывал слова, от которых женщина пьянела.
– Огонек! Огонек!
Женщина видела над собою кого-то другого. Кого-то, кого звала Огоньком, любимого и знакомого. Женщина не ведала, что
