не хуже?
Нет. Ни разу. Это просто не приходило мне в голову. Мне казалось, что, когда родится дочь, она исцелит мое сердце. Я не делала пауз, чтобы спросить, не слишком ли многого я от нее требую. Я не делала пауз, чтобы задуматься, что передаю ей вместе со своим молоком: боль, тревогу, скорбь. Я помню, как кормила ее и в это время все искала глазами свою маму, рыдая так, как не рыдала годами: мои слезы капали малышке на макушку, и я даже не задумывалась о том, что они могут оставить след. Я думала, что они исчезнут — так же легко и просто, как я стирала их одним движением ладони.
В психотерапии есть одно упражнение. Тебе разрешается обвинять кого угодно в чем угодно. Я попробовала его на себе — пыталась во всяком случае. Кого я виню в исчезновении моей мамы? В первую очередь, ее саму. Потом папу — уж он-то должен был догадываться, а сам ушел на работу. Миссис Уинн — как она могла не заметить, что мама уходит? Саму себя — надо было не фигурки из бумаги вырезать, а следить за каждым ее движением. Джо — он спал весь день. Акушерку — та не соизволила добраться до нашего дома по грязной дороге и заставить маму заполнить опросник для выявления послеродовой депрессии (если о ней тогда вообще знали). Педиатра — за три дня до того мама приходила взвешивать Джо, и врач не заметил ничего необычного. Моего брата Джонатана, который не сделал ни единого вдоха.
А на самом деле никто из них не виноват. Я толком даже не понимаю, в чем смысл упражнения с обвинениями всех и вся. Мне оно не понравилось. Какой от него толк? Что, если винить вообще некого? Мне ближе понятие «происшествие». Или, как в официальной формулировке, «несчастный случай». Смерть в результате несчастного случая. Мне нравится слово «случай». Оно ей подходит. Жизнь моей мамы полна интересных случаев. Просто последний оказался несчастным.
18
Арт-терапия
Вот котлетка размером с орех —
Хватит нам ее на всех.
Возьмем молока и муки найдем —
И оладьи испечем.
Нам с Эдвардом плохо удавалось ставить себе в заслугу что-то хорошее. Мы не смогли сохранить ей жизнь — так какая разница, что у меня есть диплом или что папа теперь завкафедрой? Но ведь это важно. Я очень долго шла к осознанию этой важности. Я до сих пор пытаюсь научиться жить с этим осознанием, балансировать между любовью к своей работе и ощущением того, что я ее не достойна.
Я занимаюсь арт-терапией: это означает, что я регулярно выставляю полукругом мольберты в специально отведенных для этого местах и предлагаю людям на полдня погрузиться в деятельность, не связанную с их постоянным стрессом и упадком, а в конце занятия забрать результат с собой.
Мне платят тридцать фунтов в час плюс компенсируют расходы на дорогу и материалы, и это помогает нам неплохо держаться на плаву во время учебного года. На каникулах я подрабатываю в кафе в конце нашей улицы, а Сюзанна проводит много времени с Эдвардом. Платят очень мало, чаевые хозяин забирает себе, зато у меня бесплатный обед, а еще я могу брать домой остатки хлеба и иногда — продукты с истекающим сроком годности.
И там, и там мне приходится вести себя нарочито бодро и радостно, постоянно слушать печальные истории и быть внимательной к людям, следя за любыми признаками накрывающей их тоски. И там, и там я чаще убираю за людьми, чем непосредственно с ними общаюсь, причем на обеих работах делать уборку приходится уже после окончания оплачиваемого рабочего времени.
В кафе и на благотворительных курсах для пожилых людей я слышу примерно одно и то же количество мрачных историй об отчаянии и одиночестве. Мне рассказывали, как случайный, неумышленно нанесенный вред заканчивался долгим тюремным заключением. Как борьба за опеку над детьми при разводе обходилась в такую сумму, что один из родителей оставался бездомным. Были старики, которые признавались, что специально разбивают заказ в аптеке на несколько разных доставок, чтобы лишний раз прийти туда и постоять в очереди, где с ними кто-то поздоровается и назовет по имени. Другие нарочно заводили будильник к приходу молочника, чтобы встретить его у двери и просто сказать «здравствуйте».
Мое любимое место работы — это психоневрологический центр дневного пребывания в новостройках. Было — до прошлого года. У Сюзанны всю ночь держалась высокая температура, так что в школу она не пошла. Я проспала будильник, и когда позвонила Эдварду попросить его посидеть с ней, он уже уехал на работу. К кому еще я могла обратиться?
Если бы мне хватило ума, я бы тут же позвонила на работу и сказала, что заболела. Но я продолжала надеяться, что приеду, представляя себе своих подопечных, уже садящихся в такси, или пешком обходящих центр города по широкой дуге, потому что им страшно находиться в толпе, или заталкивающих свои унылые сумки-тележки в автобус, где никто не хочет садиться с ними рядом, поскольку они странно выглядят и неприятно пахнут сырыми съемными комнатами, где просиживают дни напролет в ожидании льготного жилья с сопровождением.
Потому я позвонила Кэрри. Кэрри мне нравится. Она живет на нашей улице, снимает жилье у того же хозяина, потому что во всей округе только он заселяет родителей-одиночек без постоянного места работы и с домашними животными. У Кэрри четыре сына и три собаки. У нее в доме всегда шумно, там пахнет собаками и травкой старшего сына, но за пределами дома она сама всегда пахнет чистой одеждой, грушевыми леденцами и травянистым гелем для волос. Она целыми днями слушает местное радио и верит в бесчисленные теории заговоров, вычитанные в Фейсбуке. А еще она смелая, умеет любить и страшно гордится своими сыновьями.
Она все говорит, что хочет еще и дочь и что будет рожать, пока не получится девочка. Каждый раз, заходя к нам, она предлагает Сюзанне сделать прическу или накрасить ногти, но Сюзанна не соглашается. Она терпеть ее не может. Думаю, дело в том, что у сыновей Кэрри вечно столько проблем в школе, что Сюзанна как будто боится, что учителя обнаружат даже косвенную ее связь с ними — например, они позовут ее по имени в школьном дворе или еще каким-то образом дадут понять, что знакомы с ней.
А больше всего Сюзанну бесит, что у нас с Кэрри много общего. Что мне нравится признавать эту общность, нравится вместе выкуривать сигаретку у Кэрри на заднем дворе или весь вечер поить ее сладким чаем, пока она ждет возвращения старшего сына из полиции. Дело даже не в сходстве, да и не во взаимной выгоде. Просто Кэрри мне нравится. Меня восхищает ее свежий вид и идеальный макияж по утрам, ее лихие майки и подчеркнуто узкие джинсы, ее мускулистые руки, которые говорят о том, что она может принести домой целый ящик консервов и не тратить на проезд деньги, сэкономленные благодаря магазинной скидке.
Однажды в субботу, у меня, мы с Кэрри слегка поднабрались. Ее сыновья громко слушали музыку на всю улицу, и тут Сюзанна спустилась к нам из своей комнаты и заявила:
— Когда я вырасту, у меня будет нормальная семья — в которой оба родителя живут вместе с детьми!
Кэрри прыснула и обрызгала вином любимую подушку Сюзанны, в форме котика. А я ответила:
— Удачи тебе в этом. Действительно, почему бы и нет?
И начала пьяно хихикать. Сюзанна забрала у нас подушку-котика и унесла ее в кухню чистить, а потом снова потопала наверх, отнести подушку в сушилку.
Несмотря на всю свою любовь к фейсбучным заговорам и шарлатанским гороскопам, Кэрри человек жесткий. Помню, я как-то принесла ей банку джема, который сварила из собранного в лесополосе терна, и она сперва сказала, что джем горчит, а потом добавила, что сахара я на него потратила
