столкнулась взглядом с Маришкой. В глазах сплетницы играл интерес голодной волчицы.
– Семь!
Ковальчик отвела от неё взгляд.
– Шесть!
Вздохнув, Маришка крутанулась на каблуках и полушагом-полубегом направилась к лестнице, напрочь позабыв и о ноющей ноге, и о живых мертвецах, которыми, по её мнению, был набит дом.
– Пять! – раздалось ей вдогонку, и она выскочила из коридора.
«Лестница?» – она на миг остановилась, прикидывая, куда лучше пойти.
Но этажом ниже как раз убиралась Настя. Попадаться ей на глаза сейчас не хотелось.
«Другое крыло», – промелькнуло в голове, и Маришка бросилась дальше по галерее.
Миновав лестничную площадку – что за нелёгкая её дёрнула играть в догонялки с больной ногой? – она заковыляла в соседнее крыло, в котором всё ещё слышался топот другого беглеца.
«Ничего, комнат здесь много», – подумала Маришка и… резко остановилась, едва ступив в коридор.
«Нет!»
Нет. Только не сюда. Как она могла забыть?
Перед глазами вновь вспыхнули образы, и без того преследующие её и наяву и во сне. Тёмная дверь. Сбитая в кучу мебель. Белые пальцы, что огромный тонконогий паук.
Желчь рвоты поползла вверх по горлу.
«Какая ты дура!»
Дверь. Мебель. Белые пальцы. Глаза. Картинки замелькали так быстро, что коридор перед ней закружился.
Она обернулась на арку. Остро желая вернуться. Отказаться, к Нечестивым, от глупой игры. Продолжить заниматься уборкой. Но…
«Посчитаю это шагом примирения».
И что с того? Пускай она просто проиграет. Не сунется она больше в это крыло.
Позади раздался приглушённый стук – кого-то уже поймали, и пойманный помогал остальным, оповещая, где находится водящий.
«Как быстро…»
Стук раздался ближе, и Маришка услышала тяжёлые шаги Серого. Тот был уже в галерее снаружи. Да какая разница?
– Чего застыла? – Володя, незаметно подкравшийся сзади, схватил её за предплечье.
Приютская едва удержалась, чтобы не взвизгнуть. Цыган толкнул плечом ближайшую дверь и затащил Маришку внутрь.
– А говоришь, играть умеешь, – фыркнул он.
Щёлкнул замок. Приютских поглотила темнота.
– Я не хочу здесь…
– Тихо, – прошептал он ей в самое ухо.
И Маришкины пальцы, против воли, заставили упавшую на лицо прядь снова спрятаться за её ухом.
Грязь
Часы в коридоре гулко отбили полдень.
Младшегодки, успевшие вылизать всю нижнюю залу, окружив Анфису, выпрашивали позволения отправиться в комнаты.
– Недостаточно чисто, – был её вердикт. – Вона сколько паутины! Вы, чай, слепые? Кто это убирать должен? Я?
Быть может, служанка была бы снисходительнее, поднимись она сперва… парой этажей выше. За два часа, что прошли с завтрака, в коридоре флигеля, оккупированного старшими воспитанниками, грязи не убавилось вовсе. Работа там шла вяло, зато вовсю разгорелось веселье. Без Якова на выпускников не нашлось управы, а самого господина учителя не видали с самого завтрака.
Так что, пока младшие самозабвенно драили парадную залу, старшие затевали игрища, нюхали табак да без дела слонялись по дому. Все, кроме Насти. Когда усадьба огласилась часовым боем, приютская как раз принималась за лестницу.
Тряпка ловко скользила по старому дереву, так отполированному временем, воском и, вероятно, когда-то ковровыми дорожками, что девочке казалось, она пытается отмыть лёд.
«Скоро зима, а здесь и кататься негде», – Настю одолевала тоска.
Рядом с их прежним приютом текла широкая река. Зимой она накрепко леденела, становясь вторым по значимости местом после городской площади. В морозы прямо на льду устраивались ярмарки, разбивались шатры бродячего цирка; бравые парни учили стоять на коньках краснеющих девиц, родители катали по кругу укутанных платками и шалями детей.
В приюте на всех было лишь пять пар коньков – накладных, какие цеплялись прямо к башмакам. Воспитанники затевали из-за них целые баталии – ведь часа, отведённого на прогулку, на всех не хватало. Мальчишки бились насмерть – до крови, до выбитых зубов и сломанных носов. Старшие лупили младших, те – девчонок. Последним почти никогда не доставалось коньков. Но со временем – и во многом то была Володина заслуга – приютские научились всё делать по уму. И по очереди.
Настя любила коньки – они дарили ей чувство полёта. Свободы. Она парила над рекой, балансируя на тонком металлическом лезвии. И вокруг были только ветер и скорость, смазанные краски природы, людей. И никаких мыслей.
От тёплых воспоминаний по её губам пробежала улыбка. Но быстро угасла. То их, пусть и немногое, но богатство, осталось теперь навсегда пылиться где-то в чулане старого приюта.
На верхней ступени обнаружились выпуклые маслянистые пятна. Кто-то – будто нарочно – постарался закапать воском всю половицу.
«Должно быть, осталось от прежних хозяев», – раздосадованно подумала девочка.
Необходимость разгуливать по дому со свечами канула в Лету с изобретением керосиновых ламп. А они вошли в обиход задолго ещё до Настиного рождения. Впрочем, всё равно оставались ещё те, кому нравились все эти старомодные порядки, церемонии, ужины при свечах. К примеру, та же Настина тётка, Паулина – она-то была той ещё любительницей пожечь свечи. Просто так, бесцельно. Она говорила, это поднимает ей настроение.
Настя присела на корточки. Восковые пятна всегда требовали особых усилий. Но ей приходилось справляться с задачками и посложнее.
– Ты, главное, три посильнее, – тётя Паулина кивает на затвердевшее пятно у стола.
Занесённая тряпка так и застыла в воздухе. Голос родственницы прозвучал в голове так отчётливо, будто стояла та прямо за спиной. Прямо сейчас.
– Какие неряхи! Неужто нельзя обойтись без всей этой грязи?
Приютская подняла голову. Тяжело выдохнула. Но поблизости никого не было. Настю окружала тишина. И только. Такая долгая тишина, что сумела воскресить в голове давно похороненные воспоминания.
Приютская поглядела на тряпку, стиснутую в побелевших от холодной воды пальцах. Капли неровно срывались вниз – на пол.
А рука-то дрожала.
Настя принялась складывать про себя цифры – это было правильно, это помогало. Этому их учила Анна Леопольдовна. «Чтобы избавиться от ненужных мыслей, надобно занять голову чем-то сложным, например счётом. Один плюс один, один плюс два, один плюс три, а дойдёте до девяти – начинайте с двойки», – говорила она.
«Один плюс один – два; один плюс два – тг'и; один плюс тг'и – четыг'е…» – губы Насти беззвучно шевелились.
Она склонилась над ступенью и воротилась к работе.
«Один плюс семь – восемь; один плюс восемь – девять…»
Приютская отложила тряпку. Наклонила голову набок, изучая самое большое маслянистое пятно. А потом… а потом, вместо того чтобы сковырнуть его с половицы, её ноготь вдруг врезался прямиком в восковую кляксу. Оставляя на той неглубокую отметину. Вертикальную дугу.
Погружённая в счёт, приютская бездумно, сама того не замечая, проделала это ещё раз. И
