лишь приблизительно соответствуют действительным цветам…» [Цивьян 2006:13]. То же отличает многие из выведенных выше метафорических моделей.
Так, размерно-количественные метафоры великан/лилипут (см. приведенное выше, сс. 158–159) «Раса великанов, отключенная от этих священных энергий, стала мельчать, уменьшаться и, к закату советской эры, превратилась в расу лилипутов»), указывающие на духовную и социальную ценность человека, проецируются на еще один уровень, на котором противопоставлены представления: развитие, совершенствование/деградация. Метафорическое словосочетание дистиллированный псевдоним (о переименовании Сталинграда в Волгоград, см. выше, с. 155) семантически и ассоциативно связано спонятием 'утративший индивидуальность', 'никакой'. Метафоры обособленности каста, клан содержат в своем значении семы: 1) отъединенность; 2) замкнутость. См. в словаре: Каста — «2.
Замкнутая общественная (сословная или профессиональная) группировка, отстаивающая свою обособленность и связанные с ней привилегии» [Большой толковый словарь русского языка 2001:421]; Клан — «Замкнутая группировка людей, объединенных хозяйственными и общественными узами» [там же: 430]. Здесь 'отъединенность', 'замкнутость' предполагают противопоставленность всем остальным, то есть народу, отстаивание собственных интересов и привилегий — и, следовательно, враждебность по отношению ко всем остальным. Обе метафоры проецируются на понятия 'власть' и 'народ' и — далее на одну из основных оппозиций политического дискурса свой/чужой. В этих метафорах свои для власти — это те, кто во власти, а народ — не свои, то есть чужие. Ю.М. Лотман писал об установлении границ индивидуального пространства: «Всякая культура начинается с разбиения мира на внутреннее («свое») пространство и внешнее («их»)» [Лотман 2004: 257]. И далее: свое — это «культурное», «безопасное», «гармонически организованное». Ему противостоит «их-пространство», «чужое», «враждебное», «опасное», «хаотическое» [там же: 257]. Получается, что власть, первейшая обязанность которой — заботиться о народе, живет и действует прямо противоположно: ограждается от народа и зачастую защищается от него.
3. Каждый из признаков, образующих оппозиции, входит в одну из двух основных понятийно-аксиологических зон: зону позитива и зону негатива. Т.В. Цивьян пишет: «Набор признаков проецируется на аксиологическую ось (оппозиция добро/зло, хороший/плохой)» [Цивьян Т.В. Модель мира и ее роль в создании (аван)текста: www.rathenia/ra/folklore/tcivian2.htm]. Зона позитива и зона негатива являются наиболее общими в иерархии оппозиций и включают в себя абсолютно все признаки, образующие бинарное противопоставление. При этом важнейшей чертой бинарных оппозиций является их взаимообусловленность, так как каждый компонент в них может быть выделен только при наличии другого [Кошарная 2014: 156]. 'Красивое' мы осознаем в сопоставлении с 'уродливым', 'добро' — при наличии представления о 'зле', 'снаружи' — то, что не 'внутри', 'чужое' — это то, что 'не свое', и т. д.
В таком случае очевидно, что отображенный с помощью вербальных средств мир или какой-либо объект этого мира может быть представлен как целостный только при выраженности обоих компонентов бинарной оппозиции. Однако выявленные нами метафорические модели складываются в иную картину: в них в подавляющем большинстве случаев последовательно представляется только один из компонентов — тот, который в соответствующей модели маркирован отрицательно, т. е. входит в зону негатива, и акцентируется таким образом информация (фактологическая, оценочная) негативного характера.
Исключения — отдельные примеры использования конфессиональных метафор. Конфессиональная тема — та денотативная область, которая традиционно являлась в российской словесности способом возвышения названного и была приметой «высокости» стиля. Некоторые современные журналисты продолжают использовать это свойство конфессионализмов, когда речь идет о каких-то чрезвычайно важных, с точки зрения журналиста, явлениях и персонах. Таковы материалы А. Проханова, который употребляет метафоры этой модели, чтобы подчеркнуть особое уважение к тому, о ком и о чем он пишет. Например: чудо — «Чудо СССР» (загол., А. Проханов, Завтра, 2013, январь, № 1); святомученик — «Святомученик Иосиф» — о Сталине (Завтра, 2013, январь, № 4); святой, священный — «Все слышнее голоса народа, требующие вернуть городу на Волге его священное имя — Сталинград…» (А. Проханов, Завтра, 2012, декабрь, № 52) и т. п. (об этом см. также ниже, в разделе «Лексика элятивной семантики», с. 188). Однако в подавляющем большинстве случаев метафоризированный конфессионализм используется в СМИ как средство выражения иронии или насмешки, перестает входить в оппозицию святость/бесовщина. Он либо перемещается в одну смысловую группу со словами, которые объединяет понятие 'непомерная амбициозность, претенциозность', например демиург, мессия: «И вдруг сухо, по-аппаратному, как простого бюрократа, демиурга Системы… выводят из большой игры, в которой он играл роль ферзя» — об отставке Вл. Суркова (Нов. газ., 13.05.13); «Беда в том, что при явлении каждого нового русского мессии вера и, соответственно, благодарность за якобы дарованное счастье становились все жиже и жиже» (АиФ, 2012, № 6). В других случаях конфессионализм используется как ироническая экспрессема: «Отлучение от ОДКБ» (загол., Незав. газ., 16.10.12); «Второе пришествие Путина» (загол., Незав. газ., 29.12.12).
Очевидно, что целостность или асимметрия (в ту или иную сторону) созданной с помощью средств языка, в том числе и с помощью метафор, картины мира в значительной степени обусловлены употребленными метафорами, их отнесенностью к зоне позитива или негатива. В российских СМИ первых 15 лет XXI столетия постоянно раздавались «звонкие метафорические оплеухи» [Бессарабова 2015: 77], акцентировалась негативная информация о власти при умолчании — несообщении информации позитивного характера или неполном сообщении такой информации. Результат — образ искаженный, иногда вообще не соответствующий реальности.
2.7.4. «Высокое/низкое»: пространственные метафоры и пространственные отношения в текстах о власти
Особое место среди метафорических моделей смыслового пространства «власть» занимают метафоры, связанные с пространственными представлениями «верх/низ», «высокое/низкое».
В научной литературе не раз указывалось, что оппозиция «верх/низ» издавна служила основой для обозначения явлений религиозных, социальных, нравственных и некоторых других [Пономарева: ras-land.isu.ru/about/group/ponomareva/state4/; Булыгина 2000: 277 и далее]. Это отразилось в символических представлениях мифологии, в образной системе многих произведений, в дифференцировании фактов языка, и в первую очередь — в особенностях метафоризации. Дж. Лакофф и М. Джонсон относят метафоры «верха/низа» к группе «ориентационных метафор» [Дж. Лакофф, М. Джонсон 1990: 396] и показывают, как ориентационные метафоры используются для обозначения физических, психических и эмоциональных состояний человека, а также его социального статуса [Дж. Лакофф, М. Джонсон: 396–397]. Важно отметить также, что в языковой картине мира в подавляющем большинстве случаев (отдельные исключения: высокомерие, высокопарно) представления «верх/низ», «высокое/низкое» традиционно соотносятся на аксиологической шкале с представлениями «хорошее/плохое», «важное/несущественное», «влиятельное/незначительное», «доброе/злое». И можно утверждать, что в целом оценочный компонент наиболее отчетливо выражен именно в тех фактах языка, которые связаны в общероссийском тезаурусе семантически или ассоциативно с понятиями «верх, высокое/низ, низкое».
Власть и то, что составляет сферу ее действий, в российской вербализованной модели мира традиционно обозначалась единицами, входящими в семантическое поле «верх, высокое»; это проявлялось во всех принятых наименованиях и характеристиках, в том числе — в образовании и использовании метафор. Так, в знаменитой «Оде
