собеседницей, соглашаюсь я. – Хотя, знаете, удочка удочке рознь. Если дело, например, поставить рационально, и производить ловлю подъемными кранами, то киты едва ли будут иметь что-либо против… Установите лебедку на берегу, подвесьте на цепь крючок соответственных размеров, на крючок наживите осетрину или лососину… А остров вы уже купили? Или только в проекте?
– Пока не купили, но это вопрос одного-двух месяцев. Мы хотим сразу приобрести три островка, – я, Ляля и Муся. И обязательно рядом, чтобы ездить друг к другу в гости на лодке. Однако многие острова, к сожалению, уже раскуплены различными лицами. Нужно брать то, что осталось, вразброд. Два, например, есть рядом, а к третьему необходимо ехать мимо острова с негритянским поселком. В хорошую погоду пустяки, конечно. Но если застигнет, вдруг, буря… Да выбросит к неграм… Вы сами понимаете, что могут сделать черные с беззащитным белым созданием!
– Да, без суда Линча, пожалуй, жить будет трудно…
Собеседница передала мне еще кое-какие подробности об островах, которыми в последнее время увлекаются наши беженцы в Соединенных Штатах. И я слушал внимательно, слушал, и под конец стал даже завидовать…
– Ведь, вот повезло! Не только на землю люди сели, но на целый собственный остров! Не только никого знать не знают, но могут даже вывешивать свой собственный флаг, считать себя под протекторатом.
Наверно, уже многие отлично устроились, обзавелись хозяйством, живут… Какой-нибудь генерал образовал рыбно-консервный завод… Присяжный поверенный топит жир, поставляет в аптеки…
Сама-то дама, конечно, не поедет туда… Чувствую. Где ей совладать с огромной жирафой, когда та запутается в рыболовных сетях? Но почему бы мне не бросить Европы, не переселиться на остров?
Солнце, пляж, лес. Океан, тишина, легкий бриз.
Умываться не надо. Бриться не надо. Воротнички надевать – тоже. Дни текут – солнце всходит, заходит…
Нет известий. Политики. Нет новостей, самообманов, иллюзий. Ветер шумит. Море гудит. Рыба плещется.
Где-то вдали прошел пароход. Ну его к черту.
И блаженно лежишь на песке и не знаешь: понедельник, вторник, суббота? Пятое, двенадцатое, Двадцать четвертое? Девятнадцатый век, двадцатый, двадцать первый?…
Робинзон, настоящий Робинзон!.. И один. Не только без Пятницы, даже без Блигкена[126]! Не очарование ли?
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 20 июня 1928, № 1114, с. 2.
«Пол и характер»
Поистине, женщины осмелели за последнее время.
Давно ли эти нежные создания боялись мышей, дуновения свежего ветра, яркого солнца, крутых обрывов?
А теперь, подражая мужчинам, остригли волосы, побрили затылок, на ноги надели брюки-чулки, на голову котелок! И бьют рекорды почем ни попало.
Мужчина – на автомобиль, женщина – на автомобиль. Мужчина – вплавь, женщина – вплавь. Мужчина – в воздух, женщина – в воздух.
Раньше было между нами такое различие в поле и характере. А теперь – где у женщины пол? Один только характер!..
Помню я… В милое прежнее время. Маленький спуск, небольшой овраг, и все мужчины наперерыв предлагают свою руку, втайне рассчитывая также на сердце:
– Разрешите помочь?
Или растет на скале цветочек. Даме понравился. Галантный рыцарь, пыхтя, лезет наверх, рискуя свалиться, разодрать новый костюм.
А дама в восторге. На глазах чуть ли не слезы:
– Как любит! Как предан! Какое глубокое чувство!
Теперь с новыми женщинами молодые мужчины, наверно, не могут даже сообразить, как себя вести.
Предложить руку при спуске или самому опереться?
Сорвать цветочек или томно попросить:
– Мадемуазель, а не доберетесь ли вы до этих самых колокольчиков?
Слава Богу, что наше дело уже конченное, что мы, старики, излазили в свое время скалы, обслужили дам в обрывах, в оврагах, защитили их от крыс, от собак, от коров… Но какой страх вызывает во мне одна только мысль, что мог бы я родиться на двадцать лет позже, и должен был бы теперь в среде современных женщин искать невесту.
Не жутко ли?
Поедешь, например, на какой-нибудь европейский курорт… Познакомишься с милой особой, увлечешься…
А она, оказывается, боксер. Чуть что не по ней – трах, трах, трах – в физиономию. Лежишь, как Демпсей[127], весь в синяках, тяжело дышишь. И никак не можешь сообразить:
Слабый ты пол, или сильный?
Или красотка какая-нибудь приглянулась… Личико разрисованное, ноги точеные, руки резные, фигура лепная. Сидишь с нею на бережке Ламанша, смотришь в воду, начинаешь издалека наводить разговор на созвучие любящих сердец, затерянных в холодном житейском море.
А она предлагает:
– В таком случай, плывем!
– Куда?
– На ту сторону. В Англию!
И, оказывается, что рядом с тобой не кто иной, как чемпион плавания. Специалист по проливам: Гибралтару, Босфору, Па-де-Кале и Баб-Эль-Мандебу.
Женишься на такой – и одно только мученье. Сначала, после каждой семейной сцены, будет бросаться в воду, уплывать за горизонт. Зови ее, кличь, как золотую рыбку.
А потом потребует, чего доброго, что бы и ты тоже стал чемпионом. Начнет для обучения бросать с крутого берега в воду, вытаскивать, снова бросать.
А разведешься с пловцом, кинешься в объятия другой, а она авиатор.
Перелетает через океаны почем зря, кроме воздуха, никаких стихий не признает.
Квартиру наймет обязательно на шестом этаже. Заставит тебя ходить по карнизу вокруг дома, чтобы голова не кружилась. Станешь упираться, выволочет в окно, нацепит на решетку, чтобы висел, смотрел с шестого этажа вниз…
И кем бы ни оказалась такая современная жена, все равно: придется быть у нее не только под башмаком, но и под пропеллером, и под боксом, и под футболом.
А разве есть что-нибудь страшнее жены футболистки? Когда рассердится и начнет дома подкидывать ногами сервизы, кастрюли, цветочные горшки и тяжелые кресла?
Куда придет, в конце концов, человечество с такими энергичными женщинами, какие народились в последнее время, – сказать не берусь.
Должно быть, к матриархату, к гинекократии, при которой женщина – все, а мужчина – ничто.
Но, безусловно, недалек тот печальный день, когда про барышень с восторгом будут говорить:
– О, она бравый солдат!
А про застенчивого провинциального юношу:
– Кисейный молодой человек.
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 23 июня 1928, № 1117, с. 2.
Прежде и теперь
Давно это было, но все-таки помню. Моей кузине Оле исполнилось шестнадцать лет.
Собственно говоря, в те времена подросток официально превращался во взрослую барышню в семнадцать лет. Но родители Оли были люди свободомыслящие, шестидесятники; дядя отличался недюжинным вольнодумством, мечтал о конституции, о мелкой земской единице. Тетя любила говорить об эмансипации, о курсах, о том, что такое прогресс с точки зрения Н. К. Михайловского.
И в силу всего этого в семье царил такой неудержимый либерализм, что не в пример прочим отсталым семьям, Оле было объявлено:
Сегодня она становится совершенно взрослой самостоятельной барышней.
Тетя поцеловала ее утром, перекрестила, сказала:
– Теперь иди, Олечка, туда, куда влечет тебя свободный ум.
И подарила новое платье.
А дядя тоже поцеловал, поднес роман Чернышевского «Что делать» и прибавил:
– Прочти, дитя мое, и постарайся, где только возможно, сеять разумное, доброе, вечное.
Состоялось тогда, как сейчас помню, огромное торжество. Гости
