в звании; во втором он вполне может броситься под пули… Начнет вдруг нести бред на штабном совещании, разразится речью в разгар атаки или завоет одиноко на луну среди снегов!
Дарья не знала, что полковник Фонтов уже прошел все эти этапы, душил нервные срывы табачным дымом и не ждал больше ничего ни для себя, ни от себя; он любил беспощадное человеческое божество, которого, вероятно, не существует, как и другие боги, но в него необходимо верить, чтобы совершенствовать солдатскую выучку, не только на линии огня, но и в промышленности: Труд – собрат смерти, ибо, в конечном счете, он всегда разрушает того, кто трудится. Машина незаметно пожирает время, саму суть работника. Производство, скажете вы? Производство питает или готовит войну, являющуюся разрушением производства и человека; развивая средства производства, оно развивает средства уничтожения человека; производство потребительских товаров направлено на поддержание рабочей силы в рабочем, то есть в саморазрушительном состоянии, это звено, замыкающее цепь тотального разрушения… Когда у него выдались свободные минуты (не более четырех), он признался Дарье: «Я, скорее, экономист… Политэкономия еще хуже войны…» Если бы он смог выговориться (но перед кем?), он бы сказал:
«В нашем прекрасном языке, созданном крепостными и мудрецами, одно слово обозначает два понятия: воля. Человеческое качество и свобода. Одно слово для двух абсолютных противоположностей, это нравится философам, чаще всего мистификаторам. То, что называют человеческой волей, выступает всегда как ограничитель свободы; свобода – лишь иллюзорное бегство перед лицом воли человека… Люди живут и действуют меж двух полюсов непостижимого. Я восхищаюсь детерминистами, считающими, что они это поняли. Хотел бы я поглядеть, как они займутся самоанализом за пять минут до сигнала к бою! Солдат повинуется: никакой воли, ясно? Командиру иного не надо, он повинуется сам. Иного не надо никому! Солдата преследуют чудовищные страхи: быть убитым, повиновавшись, быть расстрелянным, не повиновавшись, стать трусом, показаться трусом, презирать самого себя – и многие другие страхи, урчащие в его чреве вплоть до непроизвольного мочеиспускания. То, что называют мужеством, образуется в результате физиологического и психологического процесса, отвечающего весьма глубоким естественным резонам, ибо ранения в пустые внутренности менее опасны, чем во внутренности полные… Дикари верят в магические формулы. На войне мы дикари, только разбирающиеся в технике. Моя магическая формула: Трудитесь! Труд осуществляет практический синтез неопределенных побуждений, скорее потенциальных, нежели действительно существующих, скорее воображаемых, нежели реальных: воля, свобода, необходимость, цель. Труд есть разрушение человека, вещей и времени, но разрушение в какой-то степени созидательное. Последний миф, быть может. Но войне это ясно, существует даже немедленная отдача, соответствующая животным инстинктам. Я тружусь над уничтожением противника, уничтожением людей, которые должны быть уничтожены, чтобы мы, тоже люди, получили возможность трудиться мирно… Я защищаю четыре километра дороги, потеря которой означала бы двадцать тысяч погибших в городе менее чем за неделю… Трудитесь! Наш труд заключается в том, чтобы убивать, естественно, и мы будем убиты… Трудитесь!» Фонтов обменялся с Дарьей лишь несколькими округлыми фразами, погрузив ноги в лохань с теплой водой; но Дарья восстановила в мыслях то, что он мог бы сказать, будь у него время, что он никогда не сказал бы – за отсутствием времени, из презрения к словам и из осторожности. Работник должен быть осторожен и более всего опасаться проявлений истины или искренности.
Этой ночью задача заключалась в том, чтобы взять языка и получить у него информацию: только не часовых, у них при себе ничего не бывает. Командиры посылали небольшие ударные группы на вражескую линию обороны и аванпосты. Восков вызвал шесть человек во главе с лейтенантом. Кажется, он знал их лично и оценивал их храбрость и шансы на успех. Дарье захотелось заглянуть им в душу. Это были заурядные люди с распространенными фамилиями. Иванов, разумеется, Сидоров, в довершение банальности, оба безличные, сероватые, коренастые; украинец Цюлик, смешная фамилия, да и вид шутовской: маленькая голова на большом мощном теле; Маймедов-Оглу, круглолицый татарин, из тех, про кого говорят: в тихом омуте черти водятся; Джилишвили, худощавый кавказский горец; Лейферт, немец по происхождению; и лейтенант Паткин с густыми бровями и вздернутым носом, из тех ушлых ребят, каких можно встретить на рынке, мастеров по тайным сделкам, умеющих пользоваться ножом в гуще драки, ловко перемахивать через заборы, охмурять девок чувствительными речами (врать, не краснея). «Симпатичный стервец», – шепнула Дарья на ухо комбату Воскову. «Ну да. Бывшее дитя улиц и пустырей, два года колонии, недавний выпускник школы кадров, несколько благодарностей… Хитрый и поразительно храбрый. Я вполне могу представить его главарем банды после войны…» Лейтенант Паткин запоминал план операции. Здесь лед подтаял; там непроходимая зона – они так думают! – лед сомкнулся, мы положили доски, можно переправиться по очереди ползком. Сорок метров между двумя пулеметными гнездами на противоположном берегу. Их окопы полуразрушены и плохо охраняются с тех пор, как они разбили наших; а наши демонстративно укрепились немного позади… Здесь начинаются их укрытия. «Стрелять только в случае крайней необходимости. Добыть двух-трех языков любой ценой, любой ценой», – озабоченно повторял Паткин. Очевидно, он прикидывал, может ли пожертвовать своими товарищами. «Будет сделано, товарищ командир». Сказал без пафоса, скучным, почти горестным тоном.
Шестеро, стоявшие рядом, в полумраке убежища казались темной, немой массой. Сколько из них возвратится? Представители различных народов Советского Союза… Они только что отдали свои бумаги, написанные карандашом письма, личные вещи, которые комиссар разложил небольшими сиротливыми кучками на столе. Когда человек расстается с письмом, полученным из родной деревни, в нем что-то умирает! Они надели белые маскхалаты, опустили капюшоны на лица, чтобы стать незаметными… Безымянные, безличные, непроницаемые белые призраки, снабженные оружием и шоколадом (шоколад доставляет удовольствие, даже тем, кто вероятно идет на смерть, но нельзя есть его сразу же, хотя и неприятно умирать на голодный желудок…). Трамвайный кондуктор из Ростова-на-Дону, сожженного и разрушенного; механик-тракторист из села под Воронежем, разбомбленного и разграбленного; учитель из Чернигова, оккупированного и опустошенного; скотовод из прикаспийских степей, мусульманин или буддист – и туда пришла война; молодой виноградарь с зеленых и золотистых гор Кахетии, откуда столько юных ушло на фронт; типографский рабочий из Москвы, израненной, голодной, затемненной… Что станет с ними сегодня, с мирными тружениками, полными надежд на будущее? Шесть человек, вместе с лейтенантом семь, белые саваны, уходящие в ночь, навстречу мукам холода, мрака, огня и безвестной смерти…
Они все знают, думала Дарья, и спокойно шагают в бездну. Если бы их души могли разорваться, излить на мир свою тоску, все войны бы прекратились, как просто это было бы! Просто и невозможно. Украинец
