Тимура.
Если видела, что он наблюдает, то быстро обрывала разговор.
Этого человека Тимур увидел только в Москве – он материализовался в начале сентября теплым солнечным вечером, когда они закончили отчитываться и совещаться, и Тимур решил предложить Соне погулять вместе.
Такая погода после жары была для них всех большой радостью, к тому же он соскучился по центру Москвы. Офис их уютнейшим образом располагался на Никитской, и Тимур предвкушал, как, отойдя подальше по бульварам, он возьмет ее за руку.
Он видел ее сверху большой изломанной лестницы старого особняка – Соня с кем-то разговаривала по телефону. Дождался, догнал и очень небрежно озвучил свое предложение:
– Старуха, может, нам пройтись? Тебе куда удобнее – до Арбата или, может, до Садового?
Соня скромненько улыбнулась и, подхватив его тон, ответила:
– Нет, старичок, ничего не выйдет, меня уже ждут. Надо наконец и личной жизни уделить капельку внимания, а то я и так чувствую себя виноватой. Давай до завтра.
– Ты только сильно не увлекайся и выспись как следует, завтра ты мне понадобишься молодая и красивая! – Ничего другого он не успел придумать.
Они всегда разговаривали в таком тоне, но главное сейчас было справиться со своим волнением, не показать, что он расстроен.
Гулять без Сони ему совершенно не хотелось.
Она махнула ему напоследок рукой и вышла на улицу, где ее ждал пожилой красивый мужчина восточного вида – явно солидный человек. И знакомы они были давно – это чувствовалось по их прикосновениям, улыбкам.
Впрочем, издалека было плохо видно, и они быстро уехали. Тимуру даже померещилась машина сопровождения. Он загрустил.
Наутро Соня выглядела такой печальной, что он снова воспрял духом. Спрашивать напрямую было нелепо, да и не о чем. Ее лицо говорило само за себя, она слегка улыбалась, только встречаясь глазами с Тимуром, а вечером она нашла его в курилке и прямо предложила осуществить вчерашние сорвавшиеся планы.
Сегодня машина стояла во дворе, но он об этом сразу же забыл, оставил на ночь. На следующий день все-таки вспомнил, и они вместе поехали гулять уже подальше – на Воробьевы горы, где оба когда-то учились.
Они впервые ехали в машине вдвоем – на работе их возил водитель Тимура. Смена обстановки, уединение и общие воспоминания немножко встряхнули их обоих, поменяли, можно сказать, угол зрения, придали смелости.
Когда Георгий сообразил, что к чему, было уже в принципе поздно. Он застал свою подругу с Тимуром не в постели, а в Консерватории, что было еще страшнее.
Они вышли за руку и, целуясь возле каждого фонаря, дошли до офиса, где, видимо, у Тимура оставалось какое-то дело. Кто-то из знакомых вышел, они поздоровались, поговорили – при этом парочка не переставала обниматься.
«Чудесно, – поразился Георгий, – то есть про них уже знают все. Кроме меня».
Тимур поднялся наверх, а Соня перешла дорогу и уселась на лавочку в сквере.
Георгий решил все-таки подойти.
– Ты куришь?
– Курю, как видишь. – Она нисколько не удивилась его появлению.
– Давно?
– Давно. Просто не при тебе.
У Георгия буквально подкосились ноги.
– А скажи, эта страсть к режиссерам у тебя случайно не мания?
Соня была расслаблена, засмеялась, глядя в глаза. Это был очень плохой признак.
«Влюблена, свободна, счастлива, – быстро поставил диагноз Георгий, знавший ее уже с десяток лет, – ничего от меня не хочет. Значит, со мной – все».
– А алкаши не надоели? – Он продолжал пытаться ее задеть.
– Тимур не пьет.
– Ах да, он же мусульманин. Татарин, да? А ты что, хочешь в гарем? Это тоже мания?
– Хорош уже, – Сонька выкинула бычок в урну, – это тебе не израильские арабы. Кстати, тебе пора.
Георгий взбесился.
– Все-таки хотелось бы знать, чем он лучше меня? Так, на будущее, а?
– У тебя нет никакого будущего.
– Это как же понимать?
– Наш разговор заходит в тупик. Если не уйдешь ты – уйду я. Тимур сейчас выйдет, мне бы не хотелось, чтобы он видел нас вдвоем, я ему обещала, что прекращу с тобой видеться.
– А мне ты не хотела об этом сообщить?
– Хотела. Я третий день тебе звоню, но ты же всегда занят. Ты проверь свой телефон.
– Я думал, ты с глупостями… В смысле – просто так звонишь.
– То есть «просто так» – это глупости? Отвечать не надо, да?
– Сонечка, – пробормотал он, теряя лицо, – что ж вы все творите-то, странные бабы, кого вы выбираете?
– Кто это «мы»? Георгий, ты что – рехнулся, ты не видишь, что на скамейке рядом с тобой я одна? Ее здесь нет, ты не видишь?
– Ну чем, чем, скажи мне, он лучше?
– Он просто нормальный. Живой.
– А я – мертвый?
– Да, Георгий, ты – мертвый.
– Потому что я не стою на коленях, не дарю цветы, не признаюсь в любви, не устраиваю тебе сцен даже сейчас?
– Да. И многого другого ты не делаешь тоже. Мертвые не делают того, что делают живые люди. Я видела твои эмоции к Кате, тогда, в больнице в Израиле. Ее ты любил. А со мной ты мертвый, я с мертвым не могу. Женщина хочет чувствовать себя любимой, даже если тебе это кажется странным. Даже если она не Катя, а всего лишь я.
– Ты не «всего лишь», ты – единственная, – Георгий сам не мог поверить, что так сильно унижается перед женщиной.
– Для Тимура – да. А для тебя – нет.
Георгий задумался, глядя куда-то в пустоту. Рядом стоял слащавый памятник Пушкину с Натали – они здесь и венчались в храме, возле Никитских ворот. Бойко и неуместно в темноте журчал фонтан.
– И ты все это только сейчас про меня поняла, когда он подвернулся?
– Поняла давно, а решиться – не решалась, не было стимула.
– Вон, кстати, твой стимул идет, тебя ищет.
Соня близоруко прищурилась, вскочила, застегнула плащ. Хотела что-то на прощание сказать, но не было ни времени, ни слов.
– Ты не появляйся, пожалуйста, больше. Поезжай в Израиль, побегай за Катей, она, по слухам, поумнела, остепенилась, может, тебе как раз подойдет.
Георгий мрачно кивнул, внимательно рассматривая брусчатку под ногами.
Когда он поднял голову, Сони уже не было.
Митя тоже ничего не знал о ее новой жизни, не звонил, ничем не интересовался. Он болел, ничего не снимал и сильно пил.
Перерывы между запоями становились все меньше и меньше – некому больше было его контролировать.
Никита, занятый своей жизнью, все собирался уехать на родину, где жила его мать, но оставить Митю одного в таком состоянии не мог. Впрочем, помочь тоже не мог ничем.
Приходил поздно, приносил в дом простые продукты, навещал бабушку, старался сделать так, чтобы она ничего не узнала
