недавно, а прошло быстро, совсем не задев. И сам Ефим Эрзин стерся из памяти. Не осталось ни зла, ни желания что-то о нем узнать, ни тем более мыслей о возвращении. Чужой человек.
Таким он был с самого начала, таким и ушел. А Митя год за годом каждый день эхом отзывался где-то в районе солнечного сплетения, это было уже все менее болезненно, но совершенно живо, словно только вчера он гулял с ней здесь, по необычным деревянным набережным, здесь она хромала, опираясь на его руку, здесь он и оставил ее без капли сожаления, признавшись, что любит другую женщину. Все это как мозоль, закапсулировалось внутри и болело только при сильном надавливании.
Катя открыла ноутбук и на полупустом рабочем столе создала первый файл. Немного подумала и вписала название – «Приют мастера».
Сама эта идея – написать книгу – была совершенно спонтанной. И – как ей казалось – гениальной. Она уже знала, что, сместив акценты, можно изменить любую картину – все-таки она была профессиональным художником. Она уже давно ничего не рисовала даже на стенах и в блокнотах, но заметки в дневничке еще не забросила – это вселяло надежду на то, что написать, точнее, переписать воспоминания своей знаменитой бабки она все-таки сумеет. Пусть в них будет все не так, как было на самом деле, а так, как должно быть всегда, когда человек не идет против собственной природы, любит своих близких, не лжет, не прячется за однажды выбранной маской. И ее дед – великий режиссер, которого жена всю жизнь презирала за любовь к жизни, в которой все ему было дорого – и жена, и дочь, и кино, и старинная мебель, – получит, наконец, ее взаимную любовь, в которой теперь не будет никакой трещины.
Да, все это было ложью, но ложь, если крепко зажмуриться, может стать ярче и важнее правды.
Катя зажмурилась. Да, это было верным решением. И с финансовой точки зрения тоже могло ее поддержать – тут она улыбнулась.
Ничего – пусть бабка с того света ее простит, кажется, за ней числился небольшой должок перед внучкой. Теперь появилась возможность его вернуть – уже после смерти. Кому еще выпадает такая возможность?
Понятно было, что в Израиле ничего подобного написать не получится. Курортная расслабленная атмосфера совершенно не давала возможности представить «оттепельную» Москву конца 60-х. Кругом ходили громкие развинченные люди, не знакомые с русским языком – ни они, ни море, ни изматывающая августовская жара не могли помочь начинающему автору в создании нужной атмосферы.
И Катя снова решила собирать чемоданы, ехать в Москву – а куда же еще…
«Вот уж действительно как цыганка – не успела прижиться на одном месте, сразу переезжаю в другое», – думала она с улыбкой.
Все летние месяцы, которые Катя приходила в себя в Израиле, Соня провела, окунувшись в работу – как смелые ныряльщики уходят на глубину. Как и ныряльщики, она была на этой глубине не одна. Но на этот раз она не чувствовала себя нянькой, скорее, наоборот – ощущала на себе трогательную заботу начальника.
Она была новенькой, неопытной, плохо переносила жару, и Тимур прикладывал все усилия, чтобы хоть как-то облегчить ей условия труда.
Справедливости ради надо сказать, что заботился он обо всей группе, но именно эту новенькую ассистентку оценил сразу выше многих – она поражала своей сообразительностью и умела рационально построить любой процесс. Кроме того, она была романтична и этим качеством заражала всех вокруг себя. Текст чувствовала, как музыкант – ноты, переписывала и перекраивала его на ходу. Ей принадлежало несколько отличных идей, которые Тимуру сильно пришлись по душе, кроме того, в сложный момент она привела в команду прекрасного оператора, с которым работала раньше, – все это видели и ценили, а режиссер – больше всех.
После Казахстана предстояла еще одна короткая поездка. Как и Катя, Соня ощущала себя цыганкой, но ее это не радовало, скорее, это был некий вызов судьбы, который приходилось принять. Георгий регулярно звонил, справлялся о здоровье, интересовался делами. Он не звал ее назад, полагая, что этот «бзик» у барышни скоро пройдет, ведь Соня все-таки была рациональным человеком и хаос съемок должен был ей скоро надоесть. Ему же самому оставалось терпеливо ждать, что он и делал. Мысль о возможных соперниках не приходила ему в голову – наверняка в этой суматохе ей некогда было и подумать о мужчинах, к тому же ставить же его на одну доску с «киношниками»…
На деле же все обстояло совсем иначе, но Георгий не мог этого знать: съемочная атмосфера, полная многозадачности и эмоций, помогала людям раскрыться, довериться друг другу и сблизиться.
Романов здесь закручивалось столько, что их отсутствие выглядело бы даже подозрительным. Тимур не был исключением, хотя некоторые принципы в отношении актрис у него были.
Но Соня актрисой не была. Он поглядывал на нее с любопытством, вспоминая, что ему рассказывал о ней Шведов. Но ничего не запомнилось, а звонить и расспрашивать казалось неприличным. Не задавал он ей вопросов и о ее прошлой работе с Митей. Украдкой он пересмотрел два его фильма. Один из них был снят уже с участием Сони, что очень чувствовалось.
«Как же он теперь-то без нее, – удивлялся Тимур, – да как он вообще отпустил курицу, несущую ему золотые яйца?»
За тот фильм Митя был даже номинирован на престижную кинопремию, хотя и отечественную. Победить не победил, но и это было для него успехом – кто-то заметил, работа была не просто «срубом денег», в ней чувствовались идея и стиль. В первый и, судя по всему, в последний раз.
Тимур был опытным кинодельцом, вырос из помощника режиссера, повидал многое, поэтому сделал абсолютно правильные выводы. Впрочем, ими он ни с кем не делился, только поглядывать на Соню стал немного иначе. И еще он боялся. Боялся, что снова появится этот алкоголик Мальцев, извинится за что-то там, в чем он был перед ней виноват, и она снова побежит его спасать.
Что-то ему подсказывало, что она не бросит Митю одного – она казалась доброй, легко сходилась с людьми, хотя и требовала от них слишком многого. Но Тимур это понимал и уважал, он и сам знал, что большое количество компромиссов снижает качество любого продукта.
Каждый раз он с тревогой всматривался в Сонино лицо, когда она разговаривала по телефону – по мимике пытался угадать, кто и зачем ей звонит.
Но звонила мама, какие-то случайные люди, звонил еще один человек, имени которого она не называла, – явно любовник, но любовник опостылевший: разговаривала Соня с ним сухо и коротко, обычно ссылалась на занятость и оглядывалась на
