быстро набегала умопомрачительная сумма. Принимать гостей стало разорительным делом.
Собрав все, чтобы так обильно накормить и напоить своих гостей, чтобы это на долгие месяцы стало темой разговоров, она начинала разбирать корзину, удаляя все предметы по одному, пока сумма не съежится до той, которую она привыкла тратить. В корзине оставалось совсем немного, потому что Эвелин вела очень простую жизнь.
А еще пятница была у нее банным днем. Встречать доставщика ей нравилось в как можно более приличном виде (сюда относился и запах). Продукты всегда привозили мужчины, ни разу в ее дверь не позвонила женщина-доставщик. Может быть, им нельзя этим заниматься? Эвелин уже давно жила в отрыве от внешнего мира, но понимала, что в данном случае ошибается. Немыслимо, чтобы сохранялись отдельные своды правил для женщин и для мужчин. Жизнь не стоит на месте.
Скорее всего, женщинам попросту не хочется этим заниматься, сделала вывод Эвелин. Невеселое занятие – весь день ворочать коробки и подчиняться другим женщинам, распоряжающимся, куда что ставить.
Требования самой Эвелин были совершенно ясны. Доставщик вынимал из ящиков полиэтиленовые пакеты и оставлял их на пороге, чтобы она сама занесла их в дом. Как-то раз навязчивый водитель, решив ей помочь, не обратил внимания на ее громкие возражения и прорвался в дом.
«Сюда, да?» – спросил он, минуя по пути на кухню завалы из газет.
Выражение его лица говорило о том, что он не одобряет ее образ жизни. Он морщил нос, качал головой.
«Вам нужна помощь, милая леди, – заключил он, оглядев свалку, бывшую когда-то кухней. – Вам есть кого позвать?»
Эвелин со всей решимостью дала понять, что ни в чем не нуждается, в том числе в помощи. Доставщик поцокал языком, опять покачал головой и хотел было возразить, но что-то в ее облике заставило его передумать.
«Что ж, вам виднее. Просто учтите, есть люди, готовые помочь, вам надо только попросить».
После его ухода Эвелин оглядела свое жилище, постаравшись увидеть его чужими глазами, но потом забыла про того доставщика. Принимая свои заказы, она уже не открывала внутреннюю дверь, чтобы избежать непрошеного вторжения.
Будь она честной с самой собой, то согласилась бы, что ей нужна помощь, чтобы привести дом хотя бы в относительный порядок. Ей самой частенько не хватало для этого сил, что в ее возрасте было понятно и простительно. Наступал новый день, нужен был прилив энергии, но он все не наступал. Вот так и воцарилось запустение. Бывало, она бралась за уборку, приготовив мешок для мусора, но быстро выяснялось, что одним мешком дело не обойдется, и у нее опускались руки.
Иногда к уборке пытался приступить Николас. Например, на прошлой неделе он явился к ней с картонными коробками.
«Позволь мне немного прибраться, тетя Эвелин», – сказал он, держа коробку угрожающе, как оружие. Она слышала, как он возится за дверью ее комнаты.
«Что ты там делаешь? – крикнула она. – Не трогай мои вещи, ты все перепутаешь, я потом ничего не найду!»
Он с насмешливой улыбкой просунул голову в дверь.
«Смейся, смейся, – сказала она. – Я точно знаю, где что лежит. Буду тебе очень благодарна, если ты ничего не будешь трогать».
Через несколько минут он пришел к ней и задрал руки кверху – мол, сдаюсь.
«Ладно, твоя взяла. Все равно у меня нет времени все это разбирать. На это ушел бы целый год. Но, тетя Эвелин, тебе пора кого-то пригласить, я серьезно. Тебе самой вредно жить в таком хаосе».
Эвелин смерила его самым суровым взглядом, на какой была способна, предназначенным для особенно несносных персон. Она научилась так смотреть на Джоан, когда еще коллекционировала гримасы в надежде найти им применение перед камерой. Виртуозности она так и не смогла достичь, но на Николаса действовала и эта подделка: от этого взгляда он всегда вжимал голову в плечи.
«Буду тебе признательна за невмешательство в мою жизнь! – хлестко проговорила она. – Я сама решаю, как мне жить, тебя это не касается».
Николас пожал плечами, пробормотал что-то о своем желании помочь и вскоре ретировался. После его ухода Эвелин пожалела о своей сварливости. Какой вред может быть от слабой попытки навести порядок? С другой стороны, какой от этого прок? Она засела в своем доме и ждала смерти. Ожидание тянулось уже больше тридцати лет. Никто, кроме Николаса, не увидит, как она живет, да и вообще, ее подобные вещи не интересовали. Зачем ей что-то менять, если единственное желанное для нее изменение было не в ее власти, не во власти кого-либо на целом свете?
Она медленно оттолкнулась тоненькими, как спички, руками от кресла, морщась от усилия, требующегося для того, чтобы хотя бы немного выпрямить спину. Медленно, шажок за шажком, она поплелась в ванную для еженедельного омовения.
27
Только спустя некоторое время Эвелин кое-чего хватилась. Ей привезли заказанные продукты, и она унесла их на кухню, не столкнувшись с необходимостью оборонять свой маленький анклав от нежелательного проникновения. В этот раз справиться сразу со всем доставленным ей оказалось не под силу, поэтому, убрав то, что необходимо, в холодильник, она оставила остальное на кухонном столе, чтобы рассортировать позже.
После этого она стала с кряхтением карабкаться на второй этаж, в комнатушку, служившую кабинетом Джоан. Там она бывала нечасто, потому что не помнила, не преграждает ли доступ туда груда книг за дверью. Но именно там хозяйничал в последний раз Николас, и ей захотелось посмотреть, велик ли нанесенный им урон.
Эвелин преодолевала лестницу ступенька за ступенькой, из последних сил цепляясь за перила, и размышляла о визите племянника, испытывая при этом тяжесть в груди. Напрасно она на него накинулась, он просто хотел помочь и не заслужил нагоняй.
Было даже чудом, что он продолжает ее навещать. Любой другой давно махнул бы на нее рукой, не выдержав недружелюбия и ее вечной раздражительности. А без него она бы совсем зачахла, оставшись в полном одиночестве. Тогда Эвелин могла бы ворчать и негодовать сколько душе угодно, никто ее уже не услышал бы. Если вовремя не опомниться, можно превратиться в Джоан, вот смеху-то будет!
Или это уже произошло? Она так давно лишилась всякого подобия общества, что уже не знала, годится ли для чего-то подобного, хотя опасалась, судя по разговору с Николасом, что напрочь разучилась общаться. Ей даже нравилось думать о себе как о несносной брюзге. Эту роль она сыграла бы без всякого труда, для нее ей не пришлось бы прибегать к своей коллекции актерских
