своей дочкой. В общем, бедная девочка погибла. Несчастный случай. А немного погодя сестра упала с лестницы. Говорят, сломала шею. – Мать покачала головой, подчеркивая ужас случившегося, и стала искать пару толстому шерстяному носку; найдя, засунула один носок в другой, получился мягкий шерстяной шарик. – С тех пор она живет одна в доме. Никогда не выходит. Вроде бы за ней присматривает племянник, но только он не живет в нашем городе.
Значит, погибла Джоан, а не Эвелин! От облегчения Пип чуть не пустилась в пляс.
– Кажется, она была актрисой, – сказала она в надежде, что таким простым способом выудит из матери еще сведений, но та скорбно опустила уголки рта.
– Неужели? – вяло отреагировала она. – Не слыхала о таком. Мне рассказывали об одних несчастьях. Вот ведь бедняжка! Потерять ребенка… От такого никогда не… – Мать осеклась и густо покраснела. – О, Пип! Прости, я не хотела тебя…
Пип отмахнулась.
– Не переживай, мама, да, от такого не оправиться.
Они выдержали минуту сочувственного молчания и продолжили беседовать, старательно обходя тему гибели детей.
– Как, по-твоему, мне надо поступить с дневником? – спросила Пип. – Мне не верится, что она хотела отдать его в благотворительную лавку.
– Это верно, – согласилась мать. – Странно как-то. Слыхала, внутри этот дом – руина. Не похоже, что она вдруг решила наводить в нем порядок. Другое дело, что после ее смерти там начнется…
Ну нет, подумала Пип, Эвелин жива, ведь только что подтвердилось, что с лестницы упала Джоан, а не она. Вряд ли Эвелин так быстро последовала бы за сестрой. Пип не терпелось узнать, что произошло с ее карьерой, где отец Скарлетт, почему Джоан поступала с ней так бесчеловечно, как умерла Скарлетт. Тут она вспомнила женщину у окна.
– Думаю, я ее видела, – сообщила Пип. – Она смотрела на улицу.
Судя по укоризненной гримасе матери, та не одобряла манеру заглядывать в чужие окна. Но осуждать дочь не стала.
– Как же мне поступить? – еще раз спросила Пип. – Отнести дневник ей? Такое впечатление, что у нее их несколько. Жаль, если один год выпадет.
Мать подняла корзину с выстиранным бельем.
– Поступай, как сама считаешь правильным, – сказала она. – Но на твоем месте я бы все оставила как есть. Людям не нравится, когда начинают совать нос в их жизнь, особенно тем, кто так сторонится других.
Это был не тот ответ, которого Пип ждала или хотела услышать, но она, улыбнувшись, сказала:
– Хорошо, спасибо, мама.
Взгляд матери задержался на ее лице.
– Скажи, ты в порядке? – тихо задала она вопрос, подразумевающий множество других вопросов.
– Да, мама, – ответила Пип. – Все хорошо. Если честно, сегодня мне немного лучше. Возможно, я дождалась перемен.
– Вот и хорошо, – сказала мать и заторопилась прочь.
Так ли все хорошо? Пип не была уверена, что теперь все будет меняться. Она не смела в это верить, хотя только что произнесла это вслух. Наконец-то она сумела заплакать, это, конечно, было ей во благо. При встрече с Джезом она даже что-то почувствовала. Конечно, от чувств такого рода не всегда бывает польза, но хоть так… Она так долго находилась в оцепенении, что уже забыла, что такое эмоциональный отклик. Читая каждый вечер дневник Эвелин, она начала испытывать интерес к другим вещам, помимо собственного горя и вины. Каждый из признаков изменений был сам по себе почти незаметен, зато все они указывали в одну сторону. Наконец-то Пип перестала топтаться на месте и двинулась вперед.
26
2019 год
Когда Эвелин проснулась, небо за окном было молочно-розовым. Будет дождь, решила она. Хотя это ничего не значило, идти никуда она не собиралась, потому что решила больше никогда не выходить из дома. Она медленно поменяла позу, морщась от боли в спине и во всех суставах. Какой же старухой она себя чувствовала! Просто двигаться казалось теперь роскошью, привилегией молодости, а она приготовилась до самой смерти мучиться от скованности и неуклюжести. А ведь ей всего семьдесят, напомнила она себе, еще не старость, тем не менее она чувствовала, как с каждым месяцем стареет все больше.
Николас не уставал твердить ей, что если она и впредь будет спать в кресле, то винить останется только саму себя, но что проку переползать из кресла в постель? Из кресла она, по крайней мере, могла при необходимости привстать. А если уляжется, то где гарантия, что она заставит себя снова встать? Такую ее и найдут, если вообще к ней заглянут: лежащую навзничь, одеревеневшую, разучившуюся шевелиться, даже если сердце еще будет гонять кровь по жилам.
Эвелин потянулась за очками, водрузила их на нос и стала смотреть на улицу за окном. Вообще-то даже это становилось для нее все труднее. Соль и сажа с улицы, а также десятилетия грязных дождей покрыли стекло липкой пленкой. Надо бы попросить Николаса вымыть хотя бы это окно. До остальных окон ей не было дела, просто она тосковала по виду на улицу и на море. Перед домом почти никогда ничего не происходило, но все же жаль было бы лишиться из-за грязи на стекле последнего окошка в мир.
Взять хоть вчерашнюю девушку. Она целых пять минут стояла на улице и смотрела на дом. Само по себе это было для Эвелин привычно. Люди часто так поступали, особенно дети, как и все те, кому нечем было заняться, кроме как тратить время на гадание, что происходит внутри. Но чтобы таращиться так откровенно и долго – нет, так бывало нечасто. Эвелин не узнала девушку, и немудрено: она не знала больше никого во всем городе. К ней никто не наведывался, кроме Николаса, и это полностью ее устраивало.
На столике рядом с креслом лежали мобильный телефон и блокнот со вставленной в корешок ручкой. Она уже бросила вести дневник, не то что в былые времена. Бросила, когда поняла, что записывать стало нечего; другое дело – фиксировать дни. Если этого не делать, они сливались бы в сплошное марево, их было бы уже не различить.
Нынче была пятница, день доставки продуктов. Она научилась делать покупки по интернету. Эту науку ей преподал Николас, и она чувствовала себя в этом как рыба в воде, хотя некоторые детали казались ей надувательством. Иногда она устраивала игру: фантазировала, что устраивает большой прием, как когда-то в Лондоне, и набивала виртуальную корзину всем, что могло для этого понадобиться. Копченая лососина и блины, черная икра и всевозможные канапе, которые теперь можно было заказать готовыми. Шампанское – много-много бутылок. Поразительно, как
